Любава - Кай Вэрди (2020)

Обвенчались молодые скромно, свадьбу закатывать не стали. Обвенчалися, да жить стали. Народ только головами качал — уж и женишка Настасья себе выбрала! Парень-то мало того, что городской, дак еще и неказистый, худой больно, чуть ветром не качает, да прозрачный весь. Но старательный был, рукастый. И дом поправил, и дров запас — зимы на три хватит. И на покосе справился, и сена запас. А главное, на Настасью укорот нашелся — слушалась она его, и в мужицкие дела носа боле не совала.

А вскоре выяснилось, что сапожник он хороший. Сапоги шил. Столик даж с собой с города притащил. Неказистый такой столик, низенький, негодящий совсем, ножом весь изрезанный — ан нет, самый что ни на есть дорогой он для него был, берег он его сильно, дорожил.

Стали они вдвух жить. Зиму прожили, лето, а следующей зимой, Настена уж на сносях была, собрался он в тайгу, зверя бить. Ушел — и как в воду канул. То ли замерз, то ли шатун его задрал, то ли волки — кто знает? Но домой так и не вернулся.

Настасья родила в срок девку. Любила она ее без памяти, пылинки с малышки сдувала. Жила для нее, пискнуть любимому дитятку не давала. А назвала дочку Любавой. Окрестила в срок, как положено, да стала с дочкой жить.

Любаве уж пять годков исполнилось, когда однажды в начале осени влетели с утра в деревню уполномоченные представители большевицкого руководства и милиция. Собрали всех жителей, да рассказали, что 20 июля 1920 года Совет Народных Комиссаров РСФСР принял постановление «Об изъятии хлебных излишков в Сибири», по которому крестьяне обязаны были сдать все излишки хлеба прошлых лет и одновременно нового урожая. Кроме того, всё трудовое население с 18 до 50 лет должно было исполнять различные повинности: рубить и вывозить лес, поставлять подводы и т. д. Разумеется, бесплатно. За уклонение предусматривались строгие меры наказания вплоть до ареста и отправки на принудительные работы. Много они чего сказывали, а остальные уж свою «продразверстку» проводить принялись — по дворам шарить стали, лошадей в подводы запрягать, на те подводы зерно грузить, картоплю — у тех, кто выкопать успел, да и так шарить везде принялись и забирать, что понравилось. Народ, узрев творящееся на их дворах безобразие, слушать разглагольствования уполномоченных комиссаров дале не стал. Все бросились добро свое защищать да спасать.

Поднялся по деревне шум великий: крики, ржание лошадей, мычание коров, которых с выпаса сгоняли к краю деревни, бабьи причитания, выстрелы…

Настасья, быстро сообразив, что с подворья у ней взять особо нечего — пару поросят если только — картоплю она пока не копала, зерно и сама покупала, да пока не успела. Деньги? Деньги хорошо спрятаны, не отыщут. Ценного у нее — одна корова да конь. Но Ветра еще отловить попробуй — чужим он не дастся, значит, надобно спасать корову. И, велев Любаве бежать домой и ждать ее в своей комнате, сама бросилась к корове. Но ее и прочих баб, с криками и причитаниями пытавшихся отбить своих кормилиц, безжалостно били палками и нагайками, отгоняя от скотины, которую несколько человек гнали в сторону Бережков. Оставшиеся всеми силами удерживали обезумевших баб, беспрестанно стегая их хлыстами и пиная упавших ногами. Угомонить толпу орущих и сыплющих проклятиями обозленных женщин, готовых вцепиться в глотки грабящих их комиссаров, удалось, только пристрелив пятерых, словно бешеных собак.

Звуки выстрелов напугали женщин, а вид убитых товарок, валяющихся в пыли, заставил замереть от ужаса на месте. На краю деревни вмиг наступила тишина, прерываемая лишь тихими сдавленными всхлипами.