Черная магнолия - Иван Любенко (2014)

Когда запах выхлопных газов окончательно рассеялся, Нижегородцев обеспокоенно спросил:

— По поводу последних прижизненных снимков… вы это серьезно?

— Вполне, — с ледяным лицом изрек адвокат, но потом, улыбнувшись, вымолвил: — Право же, Николай Петрович! Вы и впрямь перестали понимать юмор. А фотографии нам не помешают. Пусть останутся на память о наших с вами ялтинских приключениях.

Внутреннее убранство художественного салона мало чем отличалось от любого другого фотоателье: в небольшой комнате за американским столом-конторкой дремал кассир в потертом твидовом пиджаке и черных, лоснящихся нарукавниках. В клетке, под самым потолком, беспокойно щебетала канарейка. С развешанных по стенам фотографий улыбались очаровательные красотки в шляпках и удивленно взирали на мир невинные детские мордашки. В углу пестрела красная надпись: «Негативы хранятся вечно». Рядом помещался прейскурант с указанием размеров: Cabinet portrait, Souvenir, Visit portrait…

Клиентов не было, и потому дверь в студию, где орудовал фотограф, была открыта. Внутри виднелись типовые фанерные декорации со снежными вершинами, с красным, точно спелый помидор, солнцем и голубыми барашками волн.

— Изволите сфотографироваться? — поднявшись, осведомился лысоватый мужчина почтенных лет с усами пирамидкой. Скорбная складка на лбу и грустная скошенность бровей свидетельствовали о том, что сегодняшний день был для него далеко не самым лучшим. — Какой желаете снимок?

— Мы бы хотели сфотографироваться вдвоем.

— Минимальное количество снимков — четыре. Сколько желаете?

— Что ж, давайте четыре.

— Какой размер изволите: миньон, визитный, кабинет-портрет, стереоскопический, променадный, будуарный, империаль или панель?

— Кабинетный.

— Вероятно, с паспарту?

— Пожалуй.

— Советую заказать из бристольского картона. Вот, — он протянул белый плотный квадратик, — настоящий английский. Это наш фотограф достал. Большая редкость. Даже в Севастополе не во всех ателье имеется, а у нас, как видите, есть. Он сохранит карточку как минимум на сто лет. Но можно и подешевле — из бумаги.

— Нет уж. Пусть будет на сто лет, — усмехнулся Ардашев и пальцами потрогал образец.

— С вас три рубля семьдесят копеек.

Ардашев отсчитал четыре желтые бумажки. Приказчик зашумел пустым кассовым ящиком.

— Сдачи не надо.

— Благодарю покорнейше! — просиял пожилой мужчина, и глубокая складка на лбу тотчас исчезла, будто по ней провели паровым утюгом.

— Прошу вас. — Через открытую дверь он повел в соседнюю комнату. — Амвро-осий! Господа пожаловали!

Ардашев огляделся. Тусклым светом горела электрическая лампа. Черные портьеры наглухо закрывали окна. Длинная деревянная вешалка ничем не уступала театральной костюмерной. При желании можно было вырядиться во что угодно: в черкеску или горскую бурку; примерить турецкий тюрбан или треуголку времен Николая I; тут же лежала трость, пара белых перчаток, а на крючке висела шашка. Посередине царским троном возвышалось ветхозаветное гамбсово кресло. На приставном столике находилось непонятное устройство, состоящее из деревянной рамки с зеркальным стеклом и дощечкой, придавленной с другой стороны пружиной. Чувствовался смешанный запах жженного магния и давно издохшей мыши. Во всей обстановке присутствовало что-то потустороннее, демоническое. Казалось, что этой ночью здесь обязательно появятся привидения и начнут обсуждать судьбы тех, кто садился в кресло или просто стоял перед объективом.

Фотограф появился немедленно и предложил приятелям стать у стены с морской панорамой. Он долго наводил объектив, потом зажег магний и скрылся под черной материей. Послышался щелчок.

— Все, господа. Снимки будут готовы послезавтра, к вечеру.

— Благодарю, — произнес Нижегородцев, собираясь открыть дверь.

Ардашев с места так и не двинулся.

— Желаете еще фото?