Дом последней надежды - Екатерина Лесина (2018)

А потом…

Они появились из узкого переулка.

Сперва — солдат в начищенной до блеска броне. Рогатый шлем его сиял на зимнем солнышке, а с широкого пояса, украшенного дюжиной толстых блях, свисал кривой меч. В руках солдат сжимал выбеленную палку с перекладиной, к которой и крепился штандарт.

Алый.

И золотой.

И еще самую малость — белый, намеком того, что матушка Наместника была посвящена Дзигокудаё.

За знаменосцем шла пара с трещотками. И уже за ними солидный, хотя и выглядевший молодо, чиновник.

Его деревянные сандалии были высоки.

А одежды, пусть и скромны, но сшиты из отличнейшего шелка цвета шафрана. Шапочку на голове украшал полупрозрачный камень, и две ленты, скреплявшие ее, завязывались в пышный бант.

В руках колдун нес свиток.

За ним же следовала пара чиновников рангом меньше, писец с корзиной и еще полдюжины стражников.

Душу кольнуло недоброе предчувствие. Колени дрогнули, а…

…мне нечего бояться, ведь обвинение в убийстве достаточно серьезно, чтобы за дело взялся верховный судья, а он не допустит несправедливости…

…если, конечно, обвиняемая доживет до суда.

Дел у судей много, да и пока обвинение в лице молодого, но явно обласканного высшею милостью, чиновника, соберет доказательства, пройдет не один день. И ждать суда я буду не в своем доме, а в яме, с иными преступниками…

…спокойно.

Они остановились у моих ворот. И колдун, заглянув мне в глаза, усмехнулся: мол, я чую твой страх. И это разумно, с твоей стороны, бояться. Только разум не спасет.

Не…

Я сглотнула.

А он повернулся к соседскому дому и указал на ворота…

…и снова кто-то рассмеялся, громко так…

Призрак.

Выходи.

Раз-два-три-четыре-пять… я иду тебя искать…

…стук.

Открывает толстуха, и ойкает, и отступает, клянясь, что знать ничего не знает, но солдаты подхватывают ее под руки. А колдун, сделав шаг, оказывается перед женщиной. Она еще более уродлива, чем в том моем полусне. Толста. Неряшлива.

Напугана.

Я вижу, как двигаются ее губы.

…она слабая женщина. И во всем слушалась мужа, ибо так положено от сотворения времен, что женщине надлежит быть покорной… а он…

Колдун стискивает толстые щеки, и рот приоткрывается, выпуская нить слюны. Он смотрит в глаза, долго так… а потом отталкивает женщину. И та бы упала, но солдаты не позволяют.

Выводят мужчину.

Вернее, выносят. Он висит в руках солдат, и с головы его течет кровь. А сама голова мотается… колдун отступает. Подает знак. И соседа кидают на землю, чтобы, перевернув на живот, стянуть руки за спиной. Веревка прочна, и край ее захлестывает шею.

Солдаты знают свое дело.

Женщина воет, пока кто-то пощечиной не прерывает ее вой. Она замолкает, прижимая руки к груди, и просто раскачивается. Пока взгляд ее не упирается в меня. Я же понимаю, что все это время просто стою на улице, глядя на то, на что глядеть бы и не стоило, что прочие соседи, если и наблюдают, то издали, исподтишка, а я…

— Ты! — толстый палец ткнул в мою сторону. — Это все она! Она…

Женщина вскочила.

И как-то так вышло, что никто не дернулся ее остановить. Она бросилась ко мне, спотыкаясь, но чудом удерживаясь на ногах. А я… я ничего не успела сделать.

Вот стою.

Вот бьюсь пойманной рыбешкой в цепких пальцах.

— Ты… ты… лезла… следила… думаешь, не знаю… я все про тебя знаю, проклятая… — она трясла меня, а я слабо отбивалась.

Колдун смотрел.

Улыбался.

И… если я умру сейчас, то это будет несчастным случаем. Всего-навсего. Но нет, он взмахнул рукой, и пара солдат устремилась к толстухе. Ее опрокинули.

…я тоже упала.

…заломили руки. Скрутили. Пнули пару раз и, связав, бросили в пыли. Мне же никто и руки не подал.

— Ты и она… проклятая старуха…