Вопрос смерти и жизни - Ирвин Ялом, Мэрилин Ялом (2021)

И все же мне трудно смириться с тем, что я не успею увидеть, как вырастут мои три младших внука: шестилетний Эдриан, трехлетняя Майя и годовалая Палома – дети Бена и Анисы. С Эдрианом мы подружились благодаря детским стишкам. Я часто читала ему смешные стихотворения; со временем он выучил их наизусть и даже разыгрывал соответствующие сценки. Так и представляю, как он «сваливается во сне» в образе Шалтая-Болтая или убегает, как чашки и блюдца в стишке «Чудеса в решете». Теперь, когда моя жизнь подходит к концу, мне грустно, что я не увижу Эдриана, Майю и Палому подростками. Они забудут меня; в лучшем случае я останусь лишь мимолетным образом на задворках их памяти. Ну, разве что Эдриан, возможно, вспомнит бабушку, когда услышит детский стишок.

* * *Сегодня я иду на инъекцию велкейда. Ирв, конечно, сам везет меня в больницу и, как всегда, остается со мной. Первым делом у меня берут кровь на анализ – быстрая и в целом безболезненная процедура. Результаты лабораторных исследований позволяют врачу определить точное количество препарата, необходимое для достижения оптимальной концентрации для человека моего роста и веса. Меня успокаивает такой индивидуальный подход, особенно после инсульта, от которого я чуть не умерла.

Инъекцию велкейда проводит медсестра. Сотрудники медицинского центра чрезвычайно расторопны и дружелюбны. Они отвечают на все мои вопросы, заботливо накрывают меня теплым одеялом и дают яблочный сок на случай, если мне захочется пить. Инъекция делается в область живота и длится всего несколько секунд. В кои-то веки я рада, что местами у меня есть лишний жирок.

Потом мы с Ирвом идем обедать в Стэнфордский торговый центр. Во время еды я осознаю, что на самом деле получаю удовольствие! Надеюсь, хорошее самочувствие сохранится как можно дольше.

* * *Вопреки моим опасениям последствия от введения лекарства оказались незначительными. Одна из причин, по которой велкейд не вызывает ужасных побочных эффектов, состоит в том, что перед инъекцией я принимаю стероиды. Они снимают тревогу и придают бодрость. Правда, у них есть один недостаток – после приема я так плохо сплю, что вынуждена прибегать к мощным снотворным.

Однажды вечером к нам в гости приходят наши соседи Лиза и Герман. Мы едим пиццу, которую они принесли с собой. Десять лет назад у Лизы обнаружили рак молочной железы, и после интенсивного лечения, включавшего мастэктомию, лучевую терапию и химиотерапию, у нее наступила ремиссия. Я с облегчением слышу, что она тоже мучилась бессонницей в те дни, когда принимала стероиды, и прекрасно знает, какое влияние химиотерапия оказывает на мозг и мышление. Ее опыт заставляет мои симптомы казаться «нормальными» – в каком-то смысле даже эфемерными. Сейчас Лизе 65 лет; она продолжает вести полноценную жизнь, пышет энергией и вместе с мужем продолжает работать организационным психологом.

Я снова могу сидеть за компьютером, отвечать на электронные письма и писать. В свободное время я подбираю материал для Стэнфордского архива, в который мы сдаем бумаги и книги вот уже десять лет. Ирв поручил это мне, так как его, похоже, не волнует, что станется с его бумагами. Когда Ирв возражает, что никому эта писанина не нужна, я напоминаю ему, что два человека уже консультировались с его архивами: Сабина Гизигер для своего фильма «Лекарство Ялома» и Джеффри Берман для книги о наследии Ирва[15].

Я беру еще один ящик, набитый бумагами, и мое сердце снова сжимается от мысли, что большая часть нашей жизни умрет вместе с нами. Документы в архивах могут дать лишь ключ к пониманию природы индивидуального бытия. Именно исследователь, историк, биограф или кинорежиссер должен вдохнуть жизнь в материалы, которые бережно хранятся в библиотечных контейнерах. О некоторых документах, вроде двух статей, над которыми мы работали вместе с Ирвом – о чувстве вины и вдовах, – забыли даже мы сами. Когда и зачем они были написаны? Были ли они опубликованы?