А тебе слабо? - Кэти МакГэрри (2018)

В этом доме едят здоровую пищу. Я беру тост, обнюхиваю его. Хм: белый хлеб, и определённо он пахнет маслом. Высовываю язык и пробую на вкус, чтобы не ошибиться. Скотт хохочет. Смутившись, я убираю язык и жмурюсь от наслаждения. М-м-м. Настоящее масло!

– Нет, это не индейка. Всё настоящее. Мне надоело смотреть, как ты ничего не ешь, – он вываливает яичницу-болтунью с беконом на стоящую между нами тарелку и садится. – Хотя если бы ты попробовала стряпню Эллисон, то убедилась бы, что она не так уж плоха.

Я откусываю кусок тоста и говорю с полным ртом:

– В том-то и дело! Еда не может быть не так уж плоха. Она должна быть хороша.

Скотт оценивает мой внешний вид, потом перекладывает на свою тарелку большую ложку болтуньи с беконом.

– Мне нравится этот пуссет. Когда ты проколола нос?

– Когда мне исполнилось четырнадцать.

Я беру бекон и сосиски, не сводя жадных глаз с яичницы. Когда я была маленькая, Скотт умопомрачительно готовил яичницу. Зачем я только сказала, что ненавижу яйца?

– Твоя мама тоже хотела это сделать. Она много раз говорила, что непременно съездит в Луисвилл и проколет нос.

В те времена, когда Скотт меня растил, мама любила с ним болтать. Она переехала в дедушкин трейлер сразу после того, как мой отец её обрюхатил, а родная мать вышвырнула из дома. Когда я родилась, Скотту было двенадцать.

У меня сжимается сердце. Мама никогда не рассказывала мне, что хотела носить колечко в носу. Она даже не заметила, что я проколола нос. Сама не понимаю, почему меня это так задевает. Мама о многом мне не рассказывает. Я постукиваю вилкой о стойку. Да пошло всё. Я люблю яйца. Кто знает, когда мне снова удастся поесть по-человечески? Скотт самодовольно ухмыляется, глядя, как я нагребаю на тарелку яичницу.

– Это такая бейсбольная фишка? – интересуюсь я.

– Что?

– Райан вот так же многозначительно улыбается, когда думает, будто сумел меня обставить.

Скотт отпивает глоток апельсинового сока.

– Вы с Райаном общаетесь в школе?

Я пожимаю плечами. Общаемся, ага. Бесим друг друга до трясучки. Но можно и так сказать.

– Типа того.

– Он хороший парень, Элизабет. Тебе будет полезно подружиться с такими ребятами, как он.

Ной – хороший парень. Исайя – самый лучший, но вряд ли Скотт хочет это услышать.

– Я предпочитаю Бет.

Он делает вид, будто не слышал, и задаёт следующий вопрос.

– Как дела в школе?

– Я не справляюсь.

Он перестаёт жевать, а я поспешно отправляю в рот порцию еды. Это молчание мне совсем не нравится.

– Но ты стараешься? – спрашивает Скотт.

Я обдумываю ответ, пережёвывая кусок бекона. Прожевав, решаю сказать правду.

– Да. Но ты, конечно, можешь не верить.

Он бросает салфетку на пустую тарелку и смотрит на меня ясными голубыми глазами. У нас обоих дедушкины глаза. У отца тоже были такие, только отец никогда не выглядел добрым.

– Я не особо толковый парень, Элизабет. Я умею бросать мяч, ловить мяч и бить по мячу. Этим умением я заработал большие деньги, но умным быть всё-таки лучше.

У меня, к сожалению, нет ни того, ни другого. Ни ума, ни ловкости.

– Эллисон умная, – продолжает Скотт и предостерегающе вскидывает руки, когда я закатываю глаза. – Она правда очень умная. У неё степень магистра по английскому. Она могла бы тебе помочь.

– Она меня ненавидит.

Скотт снова погружается в долгое молчание.

– Ладно, предоставь это мне. А ты думай об учёбе.

– Как скажешь.

Я смотрю на часы: без четверти семь. Мы ухитрились проговорить без скандала целых пятнадцать минут.

– Разве тебе не пора на работу?

– Сегодня я работаю дома. Завтракать теперь так будем каждый день. Встаёшь в шесть, а в половине седьмого я жду тебя здесь.

Что ж, если он собирается готовить, я не дура, чтобы спорить.

– Ладно.

Скотт собирает посуду и направляется к раковине.