А тебе слабо? - Кэти МакГэрри (2018)

После ухода отца мама перебралась в Луисвилл, и мы официально превратились в бродяг, меняя жильё каждые шесть-восемь месяцев. Некоторые квартиры были настолько плохи, что мы съезжали из них сами. Из других нас выгоняли, когда мама переставала платить аренду. Трейлер в Гровтоне и подвал тёти Ширли были единственными постоянными домами в моей жизни. А квартирка неподалёку от дома тёти Ширли оказалась единственной, в которой мама задержалась так надолго, и мне горько думать, что это всё из-за Трента.

Я негромко стучу.

Дверь грохочет: это мама отодвигает бесчисленные засовы и щеколды, но, следуя моим наставлениям, оставляет цепочку, чтобы дверь открылась не шире, чем на дюйм. Мама щурится, словно никогда не видела солнечного света. Она выглядит бледнее, чем обычно, светлые волосы на её макушке стоят дыбом, как будто она неделю не причёсывалась.

– Чего надо? – рявкает она.

– Мам, это я.

Она трёт глаза.

– Элизабет?

– Впусти меня.

И позволь вытащить тебя отсюда.

Мама снова закрывается, звенит цепочкой, и наконец дверь распахивается настежь. В следующее мгновение она обнимает меня. Её ногти больно впиваются в мою голову.

– Детка! Ах, Боже ж ты мой, детка моя! Я думала, что больше никогда тебя не увижу.

Она дрожит всем телом, всхлипывает и шмыгает носом. Я кладу голову на её плечо. От неё пахнет странной смесью уксуса, травки и алкоголя. Из этого лишний только уксус. Часть меня счастлива, что она жива. Другая часть вне себя от бешенства. Почему она опять под кайфом?

– Чем ты закинулась?

Мама отстраняется и быстрыми суетливыми движениями проводит рукой по моим волосам.

– Ничем.

Но я уже вижу её покрасневшие глаза и расширенные зрачки, поэтому качаю головой.

– Ах, да ладно, всего лишь немного покурила, – она улыбается сквозь слёзы, бегущие по её лицу. – Хочешь чуть-чуть? Идём, у нас новые соседи, они рады поделиться! Идём же!

Я быстро хватаю маму за руку и толкаю в глубь квартиры.

– Собирайся, быстро.

– Элизабет! Не смей!

– Какого чёрта?

В квартире царит страшный разгром. Но не обычный, привычный разгром. Это нечто большее, чем груды немытой посуды, покрытый грязью пол и упаковки от уличной еды на всех поверхностях. Диванные подушки валяются на вытертом ковре, обе почему-то распоротые. Кофейный столик теперь годится только на растопку. Внутренности маленького маминого телевизора горкой валяются возле крохотной кухоньки.

– К нам вломились.

Мама закрывает дверь в комнату, задвигает засов.

– Врёшь! – я смотрю ей в лицо. – В дома вламываются к тем, у кого можно что-то украсть, а что у тебя красть? И чем, чёрт возьми, здесь воняет?

Однажды в детстве мы со Скоттом красили пасхальные яйца, и после этого в нашем трейлере неделю пахло уксусом.

– Я прибиралась, – отвечает мама. – Мыла ванную. Меня тошнило утром.

У меня подкашиваются ноги. Рвота может быть признаком передоза. Это один из моих самых страшных кошмаров, связанных с мамой.

– Что ты принимала?

Она качает головой, издаёт нервный смешок.

– Да говорю же тебе, покурила чуток. Слегка залакировала пивком. Меня даже не зацепило как следует!

Чёрт, чёрт.

– Ты не беременна?

Меня трясёт оттого, что она задумывается над ответом.

– Нет. Не-ет. Я же принимаю таблетки. Ты умница, что смогла договориться, чтобы мне присылали эти лекарства по почте.

Я с силой нажимаю ладонями на глаза, пытаясь собраться с мыслями. Всё это неважно. Сейчас неважно.

– Собирай вещи. Мы уезжаем.

– Почему? Мне не присылали уведомление о выселении.

– Мы же бродяги, помнишь? – с напускной весёлостью говорю я. – Мы никогда подолгу не задерживаемся на одном месте.

– Ах, нет, Элизабет! Это у тебя цыганская душа, а не у меня.