Я расположилась в одном из глубоких мягких кресел в холле. Осматриваясь по сторонам, заметила, что вокруг полностью отсутствовали зеркала – даже в гардеробе, расположенном под широкой мраморной лестницей. Это показалось мне разумным: люди, обращающиеся в этот Центр, вряд ли получают удовольствие от разглядывания собственной персоны! Да уж, здесь, похоже, все продумано до мелочей. На полу – мягкие ковровые покрытия, стены выкрашены в ослепительно-белый цвет и украшены картинами: видимо, несколько молодых художников получили шанс оказаться в хорошем месте, где плоды их трудов смогут увидеть много людей. Я тут же подумала о Дэне. Недавно ему тоже представился шанс вывесить парочку работ в новом клубе в центре города, и он страшно гордился этой возможностью – даже больше, чем получением неплохих денег за работу. С тех пор, правда, ему больше ничего такого не предлагали. Я не слишком расстраивалась: в конце концов, сынуля еще слишком молод для того, чтобы серьезно зарабатывать. Едва подумав о Дэне, я тут же вспомнила о таинственной Люсьене, и настроение мое упало. Как раз в этот момент появился Лицкявичус. Краем глаза взглянув на часы, висевшие над входом, я увидела, что, оказывается, сижу уже больше часа.

– А, это вы! – протянул он, словно почувствовав разочарование от того, что ожидающей была именно я, а не, скажем, Анжелина Джоли. – Очень вовремя!

– Извините, – пробормотала я, вскакивая, как будто попала в кабинет директора школы за плохое поведение на уроке. – Я забыла включить мобильник и получила ваше сообщение только сегодня…

– Ладно, – оборвал меня Лицкявичус. – Значит, вы в курсе, что у нас три новые проблемы.

Здорово: он называет «проблемами» отравленных людей!

– Вика мне рассказала, – подтвердила я. – Но, насколько я понимаю, есть и хорошие новости: двое пациентов выжили.

– Один, – глухо поправил меня Лицкявичус. – Только один. Второй умер в реанимации сегодня утром.

– Боже мой… А что известно о выжившем?

– Мужчина средних лет, похоже, бомж или что-то вроде того. Пока это все. Он еще без сознания, поэтому ничего рассказать не может.

– И что нам делать? – в отчаянии спросила я. – Трупы будут появляться изо дня в день, а мы…

– Я закрываю линию «Виталайфа», – сказал Лицкявичус, прежде чем я смогла закончить фразу.

– Что?

Мне показалось, что я не расслышала.

– Сегодня, – продолжал он. – Вчера вечером получил ордер и прямо сейчас собираюсь в «Фармацию».

– А разве вы имеете на это право? – с сомнением спросила я.

– ОМР даны определенные полномочия.

– А как же Кропоткина? – не сдавалась я. – Она ведь не могла…

– Кропоткина ни при чем: распоряжение поступило из Москвы, и она ничего не знает. Поэтому надо действовать быстро: как только станет известно о закрытии линии, поднимется волна! Я бы уже был там, но не мог отменить операции.

– Андрей Эдуардович! – раздался тоненький голосок у меня за спиной. Обернувшись, я увидела худенькую девушку, одетую в голубую больничную пижаму. Обладательница длинных светлых волос и темно-карих глаз невероятных размеров была от подбородка до основания шеи замотана в бинты, а вдоль правой стороны лица тянулся длинный и тонкий розовый шрам, начинавшийся под бровью и уходящий под повязку. – Здравствуйте!

Ее фарфоровое личико сияло. К моему удивлению, тонкие губы Лицкявичуса слегка раздвинулись – а я-то думала, он вообще не умеет улыбаться!

– Машенька! Ну, и как у нас дела? – поинтересовался он, деловито приподнимая лицо девушки двумя пальцами за подбородок.

– Лучше всех! – радостно отозвалась пациентка. – Лидия Сергеевна говорит, что через неделю можно домой!

– Вот и прекрасно: хватит уже красивой и здоровой девице чужое место занимать!

– Я хотела сказать вам большое спасибо! – продолжая сиять, проговорила девушка. – Все говорят, что вы настоящее чудо сотворили!