Да победит разум - Эрих Фромм (2021)

«Можно легко догадаться, что четвертой целью было недопущение капиталистического мира на освобожденные территории Восточной Европы, так как была высока вероятность того, что капиталисты будут поддерживать движения, враждебные СССР. Нет сомнения, что советские лидеры даже на пике совместных действия с союзниками учитывали возможность того, что однажды, после окончания войны, капиталистический мир снова ополчится на СССР[121]. Многие подозрения относительно якобы имевших место контактов британцев и американцев с антинацистскими группами были основаны на идеологическом допущении о типичном поведении капиталистов. В результате англо-американские декларации о том, что послевоенные правительства в Восточной и Центральной Европе должны быть демократическими, вероятно, воспринимались в Москве с большой долей недоверия. Кремль, несомненно, подозревал, что такие правительства должны были стать трамплином для последующей капиталистической агрессии против СССР».

«Пятая вероятная цель тесно связана с предыдущей. Если идеологические предпосылки играли роль в кристаллизации советских оборонительных интересов в Восточной Европе, то, вполне вероятно, присутствовала и другая часть идеологической ориентации, а именно наступательная. Ленинско-сталинская стратегическая концепция всегда подчеркивала важность сильного плацдарма для экспансии, и было неизбежным, что любое присоединение территории рассматривалось как движение социализма к его окончательной победе. Невозможно не соотнести новую политическую ситуацию в Восточной Европе с этим историческим процессом, особенно если учесть, что эта область в пространственном отношении ушла из-под капиталистического влияния, а во временном отношении покинула капиталистическую эру. Было бы неразумно не считать установление советской власти в Восточной Европе еще одним революционным поворотным пунктом в процессе, который не должен был останавливаться»[122].

Что касается пятого пункта утверждений Бжезинского, то здесь нужно сделать оговорку. Нет сомнений в том, что Сталин хотел показать себя верным последователем Ленина и успешным государственным деятелем, но также ясно, что в отношении сателлитов он был последователем русских царей, а вовсе не Ленина и Троцкого. Помимо этого, первых четырех пунктов Бжезинского вполне достаточно для объяснения сталинского завоевания государств Восточной Европы; факт заключается в том, что это были цели, не имеющие ничего общего с коммунизмом, мировой революцией и т. д. Желание иметь эти государства в сфере советских интересов существовало бы и при царском, и при любом либеральном правительстве.

На Западе это нарушение обещания в целом интерпретируют не только как признак вероломности Сталина, но и как доказательство его намерения завоевать Европу, а затем и весь мир. На самом деле его действия в принципе не отличаются от позиции британских, французских и итальянских лидеров после Первой мировой войны на Версальской конференции. Под разными рациональными предлогами они настаивали на территориальных приобретениях, оговоренных во время войны в секретных соглашениях, что сделало смехотворными принятые принципы самоопределения Вильсона. Они хотели грабить, и Вильсон потерпел поражение. Сталин, по сути, сделал то же самое; он тоже прибегал к рационализации и трюкам для оправдания своего вероломства. Возможно, он считал, что Рузвельт и Черчилль не слишком серьезно относились к ялтинской декларации, и, вероятно, сильно удивился их неподдельному возмущению. Вопрос заключается в следующем: если захват сателлитных государств не был революционным актом, то было ли это актом русского империализма, указывающим на желание России завоевать мир?