Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила - Мэри Стюарт (2018)

Но он остановил поток моих возражений, разливая суп и подавая его мне в большой кружке с круглыми ручками. Потом протянул кусок арабской лепешки и наполнил мой бокал вином. Он словно пытался загладить неловкое впечатление, оставшееся после того, как он долго не хотел впускать меня; а может быть, поскольку тетушка Гарриет согласилась меня принять, верх взяло традиционное восточное гостеприимство и Летман со слугами-арабами не знал, что бы еще предпринять, чтобы сделать мое пребывание во дворце как можно более приятным. Трудно было предположить, что мой нынешний жизнерадостный хозяин и скованный, сонный, одурманенный наркотиком юноша, который днем встретил меня во дворе, – это один и тот же человек. Он из кожи вон лез, чтобы порадовать меня, и за ужином мы скоротали время в очень занимательной беседе.

Джон Летман немало знал об истории Дар-Ибрагима и поведал много интересного о том, каким образом во дворце леди Гарриет поддерживается, по его выражению, «режим жесткой экономии», но я заметила, что он очень мало рассказывает о самой тетушке Гарриет. В его сдержанности я ощутила уважение и симпатию к пожилой леди. Единственное, о чем я сознательно избегала упоминать, – это о приезде Чарльза в Сирию и о том, что он тоже собирается вскоре навестить тетушку Гарриет. Я намеревалась выбрать подходящий момент и сама рассказать тетушке о том, что он желает ее видеть, обойдя тем самым все возможные недоразумения, которые возникли бы при передаче известия через третьи руки. Дело было не в том, что я боялась, что меня станут отговаривать. Чарльз был прав. Если она так легко согласилась принять меня, внучатую племянницу, которую она едва помнит, то ее любимчик Чарльз может считать, что уже сидит подле тетушкиного ложа.

В девять часов Халида принесла кофе и сообщила, что Насирулла уже ушел в деревню и что комната для меня готова.

Стройная и худощавая, с тонкой шеей и изящными ладонями, Халида мало походила на своего старшего брата. Кожа ее была довольно темной для арабской женщины, скорее оттенка грецкого ореха, нежели оливкового. Огромные темные глаза были подведены черной тушью так искусно, что этот стиль охотно переняли бы лондонские модницы. Она была одета в платье из темно-зеленого, как старинная бронза, шелка; материал выглядел богато, цвет был изысканным, и я заметила, если мне не почудилось, что под тонким шелком просвечивает французский – прямо из Парижа – модный бюстгальтер. Подобно большинству арабских женщин, она носила все свое фамильное состояние на руках – на тонких запястьях позвякивали тонкие золотые браслеты. Да, это не простая арабская служанка, и, насколько я могла судить, обаяние ее не развеивается бесцельно в воздухе пустыни. Сообщив (по-английски) мистеру Летману о том, что моя комната готова, она, в свою очередь, оглядела меня с головы до ног и метнула на меня уничтожающий взгляд, в котором на тайном языке, понятном каждой женщине от эскимосов Гренландии до аборигенов Австралии, читалось предупреждение: «Мне нечего бояться, что он на тебя взглянет, уж больно смешна ты в этих штанах, но не пытайся встать мне поперек дороги, а то пожалеешь».

Затем, скромно опустив глазки, Халида на английском с прелестным мягким акцентом обратилась к Джону Летману:

– Когда закончите кофе, госпожа хотела бы снова видеть вас.

Девушка вышла, оставив дверь открытой. Я проводила взглядом ее стройную фигурку – она исчезла в тени под аркадой, там, куда не проникал тусклый огонек лампы; но мне подумалось, что она не ушла далеко. Мгновение спустя я убедилась в своей правоте. Там, где в водах озера отражалось сероватым отсветом усеянное звездами небо, мелькнула едва заметная тень. Девушка притаилась среди кустов на берегу озера и, наверное, следила за нами через открытую дверь.

Джон Летман не выказал желания встать и закрыть дверь. Он явно торопился поскорее покончить с кофе и явиться на зов, и поэтому я тоже не стала мешкать.

Минуту спустя он поднялся на ноги.