Малуша. Пламя северных вод - Елизавета Дворецкая (2020)

– Я пошла… к Князю-Медведю… чтобы это дитя родилось как священное дитя, – сказала она чуть погодя. – Чтобы смыть с него… этот позор.

– Но со Святослава никто этот позор не смоет, – со злостью сказал Бер. – Хоть он сто лет в бане просиди. Мне стыдно, что у меня такой брат! Если уж ты взял в жены свою родню… – он вздохнул, еще помня, как сам томился сходным желанием, – то уж держись! Но взять, а потом отослать, будто рабыню… Не был бы он мне родич, я бы его на остров вызвал[25]! Никогда его не прощу!

– Словене тоже не обрадуются, что их князь замешан в таком стыдном деле, – вздохнула Сванхейд. – Может быть, это окажется хорошо для нас… – она оглянулась на Улеба. – Для тебя. Хотела бы я послушать, как он теперь будет отстаивать свое право на власть.

– Он может попробовать выкупить ее обиду и оскорбление роду, – сказал Бер. – Но не знаю, где он возьмет… Ему придется вынести все золото кагана, чтобы расплатиться за такое!

Мальфрид вздохнула. Мысль о золоте была ей противна. Как она теперь покажется на люди, если все знают ее тайну? Как долго она ее оберегала! Колосок уже давно говорит первые слова, но люди только смеются, когда «сын рабыни» называет мамой молодую госпожу.

Видно, терпение богов иссякло. Сам Перун рассек огненным мечом туман, которым она себя окружила. И задрожала вся земля словенская…

* * *

Покинутый Соколиной и занятый дружиной Святослава, двор посадника за Волховом напоминал гостевой дом – без хозяев, без челяди, битком набитый постояльцами. Всю хорошую утварь, которая делала жилье живым, Соколина продала перед отъездом или взяла с собой, новым хозяевам остались только стены, голые лавки, пустые полки, вычищенные и остывшие печи. Теперь он был завален походными пожитками дружины. Все его помещения – гридница, опустевшие клети и даже хлев – были заняты под постой киевскими гридями, везде лежали мешки и одеяла, по полу было рассыпано сено, в углах громоздились щиты и копья, плохо вымытые миски стояли прямо на полу и соседили с шлемами, заботливо завернутыми в ветошку. На тыну сохли вымытые рубахи, раскинув рукава, будто серые лебеди крылья. Князь и Асмунд жили в бывшей посадничьей избе, с ними Вальга и еще семеро ближайших к Святославу гридей под началом Игмора. Постояльцы были в каждой избе вокруг, а позади Новых Дворов раскинулся целый лес белых, серых, бурых шатров из грубой шерсти, навесы из парусов. Целый день дымили костры, отроки варили каши и похлебки из рыбы, пшена, из дичи, добытой в окрестных леса. Каждый день от кого-то из старейшин в счет дани приводили бычка или пару свиней, их тут же резали, разделывали и готовили. Словно целый город вдруг опустился прямо с неба на берег Волхова, принес шум, оживление, многолюдство.

Вернувшись из Перыни, князь сразу ушел к себе в избу, ни на кого не глядя. Ездивших с ним тут же обступили с расспросами – кияне тоже очень хотели знать, чем кончился совет, признали словене власть Святослава или придется усмирять их силой? Но ясных ответов они не получили. Желая по возможности избавить князя от позора, Асмунд велел молчать о неприятном объяснении с Бером. Сказал только, что словене желают Улеба вместо посадника и князь еще не решил, как быть.

– Пойдем потолкуем, – Игмор тронул за руку Градимира.