Малуша. Пламя северных вод - Елизавета Дворецкая (2020)

Огни погасли все до одного – и здесь, и за рекой. Ни в печи, ни на лучине, ни в светильнике не осталось ни одной живой искры. От знания этого еще сильнее давила тьма – в этой тьме каждый был будто лист в безбрежном море, без опоры, без защиты. Жутко было думать, что нигде, ни в одной избе, сейчас нет ни единой живой искры пламени, будто огонь, этот величайший дар богов, вовсе покинул земной мир. Лишь свет луны и звезд позволял различать, где река, где берег. Черная, глухо гудящая толпа казалась скопищем голодных духов бездны. Род человеческий в эти жуткие мгновения возвращался на самое дно, на самое начало своего пути – туда, где огонь еще не освещал ему дорогу.

При свете звезд отцы семейств окружили еще днем собранные «огненные ворота». За веревки взялись самые надежные, уважаемые люди, в том числе Кетиль и Алдан. Кресислав, самый старый в Выбутах, стоял возле «огненных ворот» с заготовленным трутом, берестой, пучком мелкой лучины; рядом ждал его внук Добровзор с большим витенем на длинной палке, почти как копье. Бер узнал его по очертаниям. Сейчас тот держался важно и сурово. Ему доверили помогать при самом главном деле в году – в рождении нового огня: именно ему, внуку своих знатных дедов и прадедов, со временем достанется честь вести свой род дальше по реке времен.

Но вот потянуло дымом, и во тьме над самой землей вспыхнул робкий огонек. По толпе пробежал крик; Кресислав поднес к огоньку несколько лучинок, и те тоже вспыхнули. Народ закричал в полный голос: Сварог снова бросил искры в бездну, вновь родил огонь для людей! Вновь тьма была побеждена волей богов и руками людей. И пусть каждый знал, что это происходило уже тысячи и десятки тысяч раз – таковы эти волшебные дни и ночи, точки годовых переломов, что в них родится заново не только новый год. Родится заново мир, мудро устроенный богами так, чтобы все в нем двигалось по кругу, снова и снова проходя те же врата. И оттого каждый, кто допущен отворять эти врата, несколько раз в году одалживает свои руки богам.

Когда витень зажгли, сам Кресислав взял его в руки. Под радостные крики все стали подходить к нему со своими факелами, чтобы получить часть нового огня; число огней все множилось, и вот уже на темном берегу засветились десятки огненных глаз. Будто духи, они носились над темной землей, то собираясь вместе, то расходясь. Зажегши витень, каждое семейство отправлялось с ним домой, чтобы вновь оживить свою печь, согреть чуров, засветить лучины и ждать гостей – видимых и невидимых.

В старой Вальгардовой избе во главе стола сидел Улеб. Он сам считал, что это место лучше было бы занять Уте, но она предпочитала, чтобы ее дом возглавлял мужчина – если не муж, так сын. Если бы не гости, то их было бы всего трое: Ута, Улеб и Свеня, не считая челяди. Но благодаря приезду Бера просторная изба оказалась битком набита: сестрич и его десять отроков вновь наполнили шумом и движением опустевший дом.

Лишь дальний край стола был тих. На нем стоял светильник, лежало широкое блюдо и несколько ложек. На блюдо Ута положила по кусочку от всего, что подавала на стол: каши, курицы, пирогов, киселя жареного мяса.

– Эту избу построил мой дядя Вальгард, когда собрался жениться на Домолюбе, – рассказывала Ута. – Здесь они прожили пятнадцать лет с лишним. Здесь мы поминки по Эльгу Вещему, стрыю моему, справляли той зимой, когда до нас весть дошла, что он в Киеве умер. Нам с Эльгой тогда было семь лет, брату моему Асмунду девять, а Кетиля только от груди отняли. Твоей матери было всего четыре года. Мы все сидели вон там, на полатях, и слушали, как стрыя Эльга на тот свет провожают. Из-за его смерти Эльгу в тот же год обручили с Ингваром – наш род в те годы не мог Хольмгарду предложить никого больше в таль[15], потому что у сестрича нашего, Олега Предславича, тогда уже жена была, а детей еще не было.

Бер внимательно слушал. Свою, хольмгардскую половину этих родословных он знал, но в Эльговой части разбирался хуже.