Невинные - Джим Чайковски, Ребекка Кантрелл (2015)

Мартин указал на левую руку Томми:

— Это у тебя ожог от каната?

Томми опустил взгляд. Его ладони были красными и горели, но Мартин указывал на темную отметину с внутренней стороны запястья.

— Позволь, я посмотрю, — сказал мистер Лессинг.

Томми высвободился и сделал неловкий шаг назад, прикрывая пятно другой рукой.

— Просто ожог от того, что я съехал по канату, Мартин все правильно сказал.— Хорошо. Все свободны, — скомандовал мистер Лессинг.

— Примите душ; даю вам на это вдвое больше времени, чем обычно.

Томми поспешил прочь. Голова у него все еще кружилась, но не от падения. Он старался тщательно скрыть пятно на коже: ему не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал об этом, особен¬но дядя и тетя. Он будет скрывать это так долго, как сможет. И хотя он не понимал, что происходит, одно он знал точно.

«На этот раз — никакой химиотерапии».

Томми потер отметину на запястье пальцем, словно пытаясь избавиться от нее, но он знал, что чудеса для него закончились.

Рак действительно вернулся к нему.

Душу мальчика наполняли страх и отчаяние. Ему хотелось бы поговорить с отцом или матерью, но это было невозможно. И все же была в этом мире та, кому он мог позвонить, кому мог доверить свою тайну.

Другая бессмертная, которая, подобно ему, лишилась своего бессмертия.

«Она сообразит, что делать».

18 часов 25 минут

по центральноевропейскому времени

Венеция, Италия

Стоя посреди монастырского садика, Элизабет Батори поправила свою широкополую соломенную шляпу так, чтобы она прикрывала лицо, затеняя глаза от клонящегося к закату весеннего солнца. Для защиты от загара она всегда носила шляпу, работая на открытом воздухе, — даже в этом крошечном травяном огородике за высокими стенами монастыря, ставшего ее тюрьмой.

Много веков назад ее учили, что носители королевской крови никогда не должны позволять своей коже стать темной, как у крестьян, работающих на полях. В те времена у нее в Чахтицком замке были свои собственные сады, где она выращивала лекарственные травы, обучаясь искусству исцеления и добывая зелья из цветочных лепестков или тайных кореньев. Даже тогда, беря с собой корзину и садовые ножницы, Элизабет — тогда еще Элисабета — не выходила под солнце с непокрытой головой.

Хотя по сравнению с садами, некогда принадлежавшими ей, этот травяной огородик был ничтожно мал, Элизабет нравилось проводить время среди монастырских грядок с ароматными растениями: тимьяном, луком-резанцом, базиликом и петрушкой. Она проводила послеполуденные часы, выпалывая старые, деревянистые побеги розмарина, чтобы засадить очищенную землю лавандой и мятой. Их уютные запахи плыли смешиваясь, в теплом воздухе.

Если закрыть глаза, можно представить, что она сидит летним днем в саду своего замка и скоро из-под каменных сводов к ней выбегут ее дети. Она отдаст им пучки собранных трави вместе с ними пойдет гулять по дорожкам, слушая рассказы о том, как дети провели день.

Но все это было четыре столетия назад.

Ее дети мертвы, ее замок лежит в руинах, и даже само ее имя произносят шепотом, точно проклятие. И все потому, что она стала нежитью, стригоем.

Ей вспомнилось лицо Руна Корцы, тяжесть его тела поверх ее, вкус собственной крови на ее губах. В тот миг слабости и вожделения ее жизнь необратимо изменилась. После первого потрясения от превращения в стригоя графиня пришла к принятию этого существования, омраченного гибелью души, научилась ценить все, что оно предлагало. Но даже это было отнято у нее прошедшей зимой — похищено той же рукой, которая дала все это.

Ныне она снова стала просто человеком.

Слабая, смертная и запертая в четырех стенах.

Будь ты проклят, Рун.