Подонок - Ульяна Соболева (2020)

И опять тоска эта безысходная наваливается. Он е гонит, он ей кости голыми руками ломает так что кажется исколот весь обрубками этими, а она воскресает и голову поднимает и под кожу к нему забирается тоска эта гребаная. Когда уже ни веры, ни надежды нет и хочется сдохнуть.

— Думаешь не помогает?

— Да…

— Посиди-ка здесь. Я скоро вернусь.

Говорит ей бабка о чем-то, а она на нее даже не смотрит. Как всегда, взгляд рассеялся в никуда и видит свое бессмысленное «нигде». Почему, блядь? Неужели так его ненавидит? Неужели из-за него не хочет вставать на ноги?

Устинья еще какое-то время во дворе постояла, затем вернулась обратно в дом, сбила снег с валенок, скинула тулуп и платок, у двери повесила.

— Бессильна я здесь. Ничем не помогу. В город возвращайтесь.

— Что значит бессильна?

Она как будто кувалдой всю надежду разбила. Осколки больно впились ему в грудину и дышать стало тяжело.

— То и значит. Не хочет она. А когда человек не хочет все смысла не имеет. Оставайтесь ночевать я вам в сарае постелю, а на утро в город поезжайте, пейте дальше ваши умные лекарства. Авось помогут остальные органы загубить.

Зло взяло. Поднялось внутри черной волной и затопило. Умная какая. А говорят людям помогает. Шарлатанка. Ни черта она не умеет. Как и думал он. Просто так приперлись в даль такую. Тащил ее в машине и сам плутал по дорогам-лабиринтам. Два раза тачку откапывал из сугробов. В третий в деревню на тросе ехал за внедорожником.

— А травки-муравки ваши там всякие. Снадобья, зелья. Какую-то хрень, которую вы вашим пациентам раздаете. Я все куплю, слышите? Все ваши веники!

От отчаяния руки в кулаки сжались и, кажется, он сейчас заорет так что голосовые связки полопаются.

— Ты поутихни. Не надо так возгораться. Ишь горячий какой. Купит он. Привыкли с города своего приезжать и покупать всякое. Запомни не всех и не все купить можно. Не все лекарствами и деньгами лечится.

К нему несколько шагов сделала и спросила:

— Ты вот зачем с ней возишься? Зачем привез ее сюда за столько километров? А? Только честно отвечай. Я здесь судить никого не думаю. Не судья. Чай сама не без грехов. Говори! Зачем?

— Люблю я ее.

Выкрикнул и как будто порвалось что-то внутри, как будто нужно было ему вот это вот выкрикнуть.

— Вот, — ткнула пальцем ему в грудь, — вот и люби. Только не как сосед, не как санитар и нянька. Как мужик люби. Ясно? Дай ей себя не подопытной, беспомощной инвалидкой чувствовать, а женщиной. Желанной, красивой и любимой. Чувствует она все…и ногами и руками. Понял? А любовь и не таких больных на ноги ставила.

И в глаза смотрит ему, а в зеленых омутах вся бездна вселенной. Там нет возраста. Там нет времени. Там есть только глубина. Ее не постичь и не понять. Даже жутковато становится.

— А ты…от злости излечись. Не все такое, каким нам кажется, понял? Не все виноватые на самом деле виноваты, не все равнодушные равнодушны. В панцире все живем. Кто-то нарочно, кто-то иначе не умеет или по долгу службы не может.

Не дошло, о чем она. Кто равнодушный и виноватый? Да и какая нахрен разница, если изменений никаких, если за столько месяцев нет ни малейших улучшений. Он уже с ума сходит. Он уже сам скоро больным на голову станет.

Демон ни о чем думать не может кроме как о том, что она чувствует. О том, чтобы вернулась к ней эта проклятая чувствительность. Рука нащупала в кармане визитку Светилы.

«О прогрессах рано говорить, но если к ней вернется чувствительность, особенно в нижних конечностях, то шансы подпрыгнут почти в два раза. Тогда можно будет изменить курсы лечения, назначить интенсивную реабилитацию, говорить о каких-то перспективах. Если это произойдет…в чем я сльно сомневаюсь, позвоните мне и начнем думать, что дальше делать».

Захотелось порвать ее и вышвырнуть обрывки в ведро.