Богом данный - Ирина Шайлина (2020)

— Это наш дом, — говорила мама. — Настоящий, ничей больше.

Держала меня за руку. Матери я не помню, а вот слова её, ощущение моей ладони в её, помню отлично. Иногда становилось жарко, но я все равно держался, боялся выпустить мамину руку. Прижимался носом к прутьям, старательно смотрел.

Он был величественным, наш дом. Смотрел на меня забитыми глазницами окон. Тогда, в конце восьмидесятых, времени моих первых осознанных воспоминаний он был заброшен. Мама говорила, что когда-то здесь был музей. Потом — просто склады. Одно время его даже планировали снести. А на деле — даже вандалы обходили стороной его мрачную громаду.

— Он всех выживает, наш дом, — в голосе мамы удовлетворение. — Ждёт нас.

И я верил в это. В деда Мороза не верил, не верил в коммунизм, который все грозил наступить, а в итоге окончательно развалился, а в дом верил. Как и в то, что он должен нам принадлежать, да что там — принадлежит по праву. Все моё детство было полно этим домом, рассказами о нем, о нашей семье, которая когда-то была одной из самых влиятельных в этом городе. Крупицы воспоминаний, которые передавались из поколения в поколение перетекали ко мне. Мама повторяла раз за разом, словно стараясь, чтобы я запомнил.

Мамы не стало в девяностом. Мне — пять лет. Я сам вызвал скорую, я это умел, мама научила, на всякий случай. Равнодушная тётка забрала меня с собой и отвела туда, где чертовски много детей и совершенно нет любви. А всем так её хотелось, этой любви. К новенькой нянечке, которая могла и хотела дать тепло, тянулось столько рук, что она не выдержала и уволилась. Видеть чужую боль постоянно под силу не всякому. А меня перевели в другой детдом, потом в ещё один… В другом городе.

— Я Черкесов Богдан Львович, — упрямо твердил я по ночам, шёпотом, свернувшись под одеялом с головой. Не знаю зачем, но система дала мне другие имя и фамилию, не хочу даже вспоминать об этом. — У меня есть дом, который меня ждёт.

Я пробыл там три года. Да, точно, мне было восемь, когда всех мальчиков от семи до девяти лет выгнали в актовый зал, и выстроили шеренгой. Нас много было — самый большой детдом в городе.

— Наверное, усыновлять будут, — авторитетно сказал тот, что стоял справа от меня.

Я в сказки не верил — время было голодное, а больших детей всегда брали неохотно. Но оказывается, сказки бывают. В зал вошла женщина. Она была пожилой, но старухой её назвать язык бы не повернулся. Она была красива. От неё пахло так сладко, что у меня живот свело голодным спазмом — вспомнились булочки с ванилью, что нам пекли на праздники.

— Это четвёртый детдом за месяц, — озабоченно сказала женщина. Голос у неё был странным, то, что это акцент я узнал уже потом. — Наверное, мальчик уже не помнит свою фамилию…

Я сразу понял, что речь обо мне. Слова, вдолблённые мамой держались в детской голове на удивление крепко. Их было два брата. Два брата Черкесовых. Один смог уехать перед революцией, а второй пытался спасти любимую девушку и остался. Оказалось — навсегда, через несколько лет его расстреляли.

— Я, — громко сказал я, делая шаг вперёд из шеренги. — Я Черкесов Богдан Львович, у меня есть дом…

У женщины подкосились ноги, она едва не упала, я даже испугался, что она умрёт, потому что вспомнил вдруг — мама так умерла. Просто упала на кухне на пол. Бросился к ней, но даже не за неё испугался, а за то, что придётся здесь остаться. Детдомовская жизнь приучает к определённому эгоизму… сколько лет уже прошло? Почти тридцать. Теперь у меня все есть, и дом тоже. Тот самый.

Вышел из машины, стою курю. Дождик моросит, плевать — одно название. Сергей крутится вокруг со своим зонтом, что только раздражает, недовольно гоню его прочь. Мне нужно побыть наедине с домом. С громадой, окна которой теперь светятся.

— Холодно, — не унимается Сергей.