Вот теперь я уставилась ему в лицо, зло сощурившись и кривя губы.

— Но как я должен был тебе в тот момент сказать? — он протянул ко мне руку, но я сделала шаг назад. — Просто — как? Знаешь, любимая, когда ты сына потеряла, я приобрел?

— Не ори, тут отличная слышимость, — приземлила я его пафос. — Как угодно. Ты не имел права молчать дальше.

Он выглядел глупо и нелепо с этой дурацкой щеткой в руках, взъерошенный, несчастный и злой. Я продолжала его любить, несмотря ни на что, и сейчас сердце захлебывалось этой любовью, заливалось жалостью и билось неровно и нервно, то сжимаясь от страха его потерять, то стуча как бешеное, чтобы закипевшая кровь вынудила меня броситься ему на шею.

Только я — больше, чем мое сердце.

Оно хотело биться в унисон с его, а я хотела, чтобы мне не врали.

— Кто его мать? Где она сейчас? — тихо спросила я, снова отводя глаза, чтобы не поддаться стенаниям глупого куска мышц.

— Варя. На Николо-Архангельском.

Меня качнуло.

Перед глазами потемнело и пришлось опереться на стену, чтобы не упасть. Хотя ноги все равно дрожали так, что я боялась сползти по этой стене на пол.

Хотелось сказать сердцу — вот видишь, я была права! А ты заткнись.

Но оно было слишком занято тем, что болело.

— Ты же сказал, что не видел ее после армии… — мои губы произносили слова, но голова кружилась все сильнее, и казалось, что все происходящее — где-то далеко, в тысяче километров от меня.

— Да. Но в тот единственный раз накануне моего ухода мы были слишком беспечны. Не задумались, что одного раза достаточно… — голос Ильи тоже доносился как со дна колодца. — Она не стала мне говорить, что беременна. Знала, что, вернувшись, я бы вынудил ее выйти за меня замуж. Остался бы в ее жизни навсегда, хотя больше не любил. Но ребенок — это другое. Она тоже меня не любила — и решила, что одной ей будет легче.

Черно-белые квадратики под ногами мигали и менялись местами. Черные становились белыми, белые черными. А его голос растягивался как зажеванная пленка магнитофона.

— И ты не знал?..

— Нет. Три года назад ее мать позвонила мне и отцу второго ребенка. У нее нашли рак и она боялась, что умрет и оставит их совсем одних. Пришлось забрать. Лохматого злобного десятилетку, который сказал, что ненавидит меня и будет ненавидеть всегда.

Таким разговорам не место на лестнице рядом с мусоропроводом и вонючей литровой банкой, забитой окурками.

На стене, куда я теперь смотрела, устав от чехарды черно-белых клеток под ногами, была приклеена рваная листовка: «При пожаре звонить 01». Мой мозг, распадающийся на части от происходящего, пытался собрать себя воедино, нанизывая мысли на эту ярко-красную надпись.

«При пожаре…»

У Ильи с Варей есть ребенок.

«Звонить…»

Он живет у Соболева.

«01…»

Мальчик.

— Так ему тринадцать сейчас?

— Да.

— А зовут?..

Закусила губу. Когда я выла, прощаясь со своим сыном, Варя, отнявшая у меня Илью в школе, кормила грудью их общего ребенка.

«При пожаре».

«Звонить».

«01».

— Матвей.

Хоть это, господи, хоть это.

До этого момента я не знала, в общем, ничего. Только то, что у Ильи есть ребенок.

Наташка сказала неуверенно — ну, вроде подросток.

Она встретила Соболева случайно. Проходила мимо служебного входа в зал и наткнулась.

Случайно. Ага.

Неважно.

Он стоял и нервно вглядывался в подъезжающие машины. Отвечал ей рассеянно, словно не до конца осознавал, кто перед ним. Наташка поняла, что ему не до нее и собиралась уже уйти, но тут к тротуару подрулило такси, дверь открылась и детский голос закричал: «Папа!»

Тут уж она осталась, чтобы досмотреть.

Соболев отодвинул ее с дороги, шагнул к машине, подхватил на руки мальчишку с забинтованной ногой и куда-то унес.