— Нет, — прорычал он. — Это ты меня не слушаешь! Адреналин и гормоны, я все понимаю, но ты сейчас рисковала не только собой, но и ребенком! Тебя это абсолютно не смущает? То, что на первых месяцах не стоит переворачиваться вниз головой — тоже? Хотя твоей голове это абсолютно не повредит, хуже уже не будет.

Я на миг опешила, а после просто рванулась к нему, намереваясь как следует врезать кулаками по его груди. Он перехватил меня раньше, чем я успела это сделать, перехватил и дернул на себя, и я впилась злым поцелуем в его губы. Хотя по-хорошему стоило сказать — укусила, во рту мгновенно полыхнуло металлическим привкусом, и в тоже мгновение полыхнули его глаза и харргалахт. Его ладонь сжалась на моих волосах, горячие пальцы продолжением скользнули по шее. Я потерялась в этой странной, грубой и злой ласке, падая в нее и вцепляясь пальцами в его плечи — до боли, до прерванного судорожного вздоха, когда по губам скользнул холодный воздух.

В этот момент флайс задергался, как неисправная стиральная машинка на максимальных оборотах, и я поняла, что попросту лежу на приборной панели. Или сижу на коленях у Бена, но одно другого не отменяло, просто его рука впечаталась в схему запуска, а схему блокировки движения он еще не отключил.

Эти мысли вторглись в мое сознание поверх чувственных прикосновений — мои руки все еще на его плечах, взгляд упирается не то в его кровоточащую губу, не то в бешено бьющуюся на виске жилку. Сейчас я поняла, что избегаю смотреть ему в глаза, и в сознании почему-то мелькнуло: «Это больше не повторится».

Я проглотила эти слова вместе со вздохом, и все-таки посмотрела прямо. В упор.

В горящую истинным огнем радужку с раскрывшимися вертикальными зрачками.

— Что, Лаура? — хрипло спросил он. — Куда побежишь теперь?

— Никуда.

Я снова глубоко вздохнула и осторожно перебралась на свое сиденье. Сердце все еще бешено колотилось, дыхание сбивалось.

— У меня вещи там, — сказала я. — Наверху. Все. Сумка, ключи…

Телефон не считается, его можно просто выкинуть.

— И платье не мое.

— За вещами схожу, — ответил Бен. — А ты сиди здесь.

— А давай ты не будешь говорить мне, что я должна делать?

— Принято. Останешься здесь или пойдешь со мной?

— Останусь, — сказала я.

У меня не было ни малейшего желания с ним куда-то идти. Особенно после того, что случилось. Особенно после того, как горели его прикосновения на шее… как будто его ладонь до сих пор касалась кожи, а пальцы повторяли изгиб.

Ну и обуви у меня не было. Да.

На этой мысли я откинулась на спинку и закрыла глаза, считая про себя виарчиков, а когда Бен вернулся — открылась задняя дверца, и он скинул на сиденье все, что осталось в фотостудии, запоздало вспомнила:

— Платье…

— Оно теперь твое.

Мне кажется, что все, что со мной происходит — это не моя жизнь. Что я просто наблюдаю со стороны, как какая-то незнакомая женщина живет за меня, и наверное, это даже не странно. После того, как все перевернулось с ног на голову.

— Нет, — говорю жестко.

— Что — нет? — На этот раз Бен не позволяет дверце захлопнуться, резко тянет ее вниз. Закрывается она со щелчком, а в следующий миг уже тихонько взрыкивает мотор.

— Нет, ты не будешь покупать мне платья.

— Давай ты не будешь мне говорить, что я должен делать?

Он возвращает мне мои же слова, но кто бы знал, как это сейчас бесит. Бесит, как никогда!

— Ты мне никто, — говорю я. — И я не принимаю такие дорогие подарки.

— Никто, — повторяет он, и в салоне становится еще жарче.

Это странное чувство — рядом с Торном я постоянно мерзла, а с ним — все время горю. Нормальное положение дел для меня совсем не предусмотрено?

— Мы ничего не должны друг другу, — напоминаю я, чтобы смягчить последнюю фразу. — И харргалахт только на время…

Я закусываю губу, чтобы не сказать «моей беременности».