В серой зоне - Адриан Оуэн (2020)

Многие родственники пациентов, объявленных вегетативными, прибегают к неофициальной медицине, записывают пострадавших на сеансы гипербарической кислородной терапии, о которой и упомянула Маргарита. В гипербарокамере человек дышит чистым кислородом, находясь в небольшой комнате или особой камере под давлением. Эта процедура хорошо зарекомендовала себя при декомпрессионной болезни, которая возникает у слишком быстро поднявшихся к поверхности аквалангистов. В камере гипербарической кислородной терапии давление воздуха в три раза больше, чем нормальное, что позволяет легким принимать больше кислорода, чем если вдыхать чистый кислород при нормальном давлении воздуха, – иными словами, это увеличивает количество кислорода, которое может переносить кровь. Некоторые данные подтверждают, что такая терапия может быть полезной при лечении серьезных инфекций.

Маргарита и ее муж обратились к кислородной терапии, поскольку обычных методов для лечения Хуана не существует.

– В больнице не знали, что делать, – сказала она. – Только пичкали его лекарствами. За три месяца – семь циклов антибиотиков его иммунная система ослабела. Температура держалась по четыре-пять дней. Кислородная терапия помогла Хуану укрепить иммунитет. Я наняла опытного диетолога, который работал с другими пациентами с тяжелыми черепно-мозговыми травмами, и он прописал Хуану особенные витаминные добавки. Мы всего добились сами. Выздоровление Хуана – не чудо, мы очень много сделали, чтобы он поправился.

Разговор плавно перетек к воспоминаниям Хуана о том времени.

– Что ты помнишь о первом сканировании? – спросил я его.

– Мне было страшно.

Хуан говорил искренне, с чувством. Я даже подумал, что он возвращался из серой зоны «по частям». Когда Хуан приезжал год назад в Лондон, кое-что уже было на месте: его тело, память, физическая оболочка. Однако некоторых составляющих его личности тогда явно недоставало, и только теперь стало ясно, каковы они. Хуан вернулся, Хуан-личность. Его сущность наконец-то нашла путь из серой зоны, возможно, не полностью, но достаточно для того, чтобы стать самим собой.

Через наши сканеры прошли тысячи людей – пациенты и здоровые добровольцы. Время от времени некоторым из них бывало в томографе не по себе, но редко.

– Почему тебе было страшно?

– Потому что я не знал, что происходит.

– Разве мы недостаточно подробно тебе все объяснили, когда укладывали в сканер, не рассказали, что происходит? – удивился я.

Он посмотрел мне в глаза.

– Недостаточно. Я ничего не понял.

Я пришел в ужас. Мы всегда старались подробно рассказывать пациентам – всем, в любом состоянии, – чего ожидать от исследований в томографе. Однако, судя по всему, этого было мало.

– Я так испугался, что я заплакал, – добавил Хуан.

Мы постоянно снимаем лица пациентов в сканере крошечной камерой, установленной в магнитной выемке, и внимательно следим за ними. Ничто в наших записях не говорило о том, что Хуан плакал во время сканирования.

– Плакал настоящими слезами?

– Слез у меня не было. Но я все равно плакал.

С тех пор, готовя пациентов или добровольцев, к сканированию, я всегда вспоминаю наш разговор. А тогда я задал еще один вопрос:

– Как тебе кажется, ты все помнишь, что случилось с тобой в тот первый приезд в Лондон?

– Да, все.

Я практически не сомневался, что Хуан обрел привычную эмоциональную форму. Он отвечал коротко, односложно, но очень содержательно. Не вдавался в подробности, хотя вполне удовлетворял мое любопытство. Иногда, впрочем, в его ответах проскальзывало кое-что еще. Намеки, которые позволяли мне взглянуть на мир с его точки зрения, узнать, как он видит жизнь и оценивает то, что с ним случилось, – все это казалось ему совершенно нормальным.