В серой зоне - Адриан Оуэн (2020)

Вопреки всем ожиданиям, Хуан начал говорить, сам чистил зубы, ел и ходил. Когда Лаура сообщила мне об этом, я едва не упал со стула. Я не верил своим ушам.

– Хочешь сказать, он выздоровел? Вернулся из мира мертвых? – воскликнул я.

Когда я волнуюсь, меня тянет на преувеличения.

– Видимо, да, – как всегда невозмутимо ответила Лаура.

Я никогда не видел и не слышал ничего даже отдаленно похожего на загадочное выздоровление Хуана. Порой пациентам становится немного лучше, из вегетативного состояния они переходят в минимально сознательное, вместо «отсутствия реакций на раздражители» появляются «частичные реакции на раздражители». Здесь же картина была совершенно иной. Как и Кейт, моя первая пациентка, Хуан снова заговорил. Но в отличие от Кейт, он еще и ходил.

Беспрецедентное улучшение здоровья Хуана заставило меня задуматься, действительно ли он находился в вегетативном состоянии, когда его сканировали? Вернулся ли он из серой зоны или же в ней не был? Возможно, на него напал какой-то временный физический паралич – неспособность двигать конечностями, что создавало впечатление вегетативного состояния, а на самом деле он просто ни на что не реагировал. Я проверил историю болезни Хуана, затребовал копии всех его анализов. Обстоятельства дела были четко описаны несколькими неврологами и терапевтами, которые обследовали Хуана во время болезни. Все утверждали одно и то же: в результате тяжелого повреждения головного мозга Хуан оказался в вегетативном состоянии. Компьютерная томография показала, насколько обширны были повреждения.

Я созвал экстренное совещание в лаборатории. За большим столом собрались все, кто работает с нашими пациентами с поражениями головного мозга, и те, кто видел Хуана, и прочие – всего двенадцать коллег: научных сотрудников и студентов. Я хотел услышать как можно больше мнений. Нужно было срочно доставить Хуана в Лондон, Онтарио, чтобы снова просканировать его мозг. Если мы промедлим, он вполне может погрузиться в свои дела и вовсе не захочет помогать нам, тратить время на исследования. А вдруг Хуану станет хуже и он снова потеряет возможность ходить и говорить, как семь месяцев назад?

Лично мне важнее всего казалось выяснить следующее: помнил ли Хуан что-нибудь из того периода, когда его привозили к нам на сканирование? И спрашивал я не из праздного любопытства. За все годы работы я ни разу не встречался с пациентами, которые могли бы рассказать о пережитом в сканере, о своих ощущениях. Каково это – быть в сознании, когда окружающие считают тебя «овощем»?

Пытался ли Хуан шевельнуться? Что-нибудь сказать? Сообщить, что он жив и все видит и понимает? Я хотел знать, что именно он чувствовал, пока его обследовали и диагностировали. Что может быть убедительнее, чем рассказ из первых уст? Если Хуан опишет нам, как лежал в фМРТ-сканере и что ощущал, мы будем знать наверняка, что он был в сознании, когда мы его сканировали. Услышать обо всем от самого Хуана представлялось нам особенно важным, ведь данные его сканирования оказались расплывчатыми. Мы не получили твердых доказательств, что он находился в сознании. Так пусть расскажет сам!

Мы собирались разработать серию экспериментов для Хуана, чтобы узнать, помнит ли он что-нибудь из пережитого в лаборатории? Это не так-то просто с научной точки зрения, как может показаться на первый взгляд, ведь пришлось восстановить его визит к нам семь месяцев назад буквально по минутам. Допустим, вас представили незнакомцу, и вы пытаетесь выяснить, присутствовали ли вы оба на одном и том же мероприятии или на празднике семь месяцев назад. Как вы это сделаете? Может, спросить для начала, помнит ли он, кто еще там был? Или показать ему фото клуба, в котором тогда организовали праздник?