В серой зоне - Адриан Оуэн (2020)

* * *В наши дни, если пострадавший поступает в отделение нейроинтенсивной терапии, результаты его анализов неудовлетворительны и указывают на то, что пациент в ближайшее время умрет или никогда не восстановится до приемлемого для жизни уровня, его семье может быть рекомендовано «отключить систему жизнеобеспечения», то есть выключить ИВЛ, или «вытащить вилку из розетки», как говорят без обиняков. Некоторые, вероятно, те, кто слепо верит врачам или знает, что таково было бы желание любимого человека или родственника, считают этот выход приемлемым. Они соглашаются и, поколебавшись, тянут вилку из розетки.

Другие мучительно размышляют день за днем. Если же во время «окна возможностей» пациенты восстанавливаются до такой степени, что их жизнь становится самодостаточной, то есть им больше не нужен аппарат ИВЛ, тогда их никто не отключит. Они входят в серую зону, и жизнь их уже невозможно прервать простым отключением аппарата. Однако они могут умереть от голода и жажды, если не давать им есть и пить.

И здесь мы подходим к интереснейшему юридическому вопросу: считать ли воду и еду «медикаментами»? Аппараты вентиляции легких, к примеру, явно требуются для лечения больного, и решения об их отключении принимаются относительно легко, особенно в тех случаях, когда у пациента нет шансов на выздоровление. А вот считать ли лечением воду и пищу? В некоторых странах ответ – да, а в других вода и пища – предметы жизненной необходимости, и в них не может быть отказано. Одним из факторов, который, несомненно, влияет на общественное мнение, является то, сколько времени требуется, чтобы умереть в различных условиях. После выключения ИВЛ пациент, как правило, умирает в течение нескольких минут из-за недостатка кислорода в мозге. Отменяя питание и подачу жидкости, вы морите пациента голодом, отчего он может погибнуть спустя две недели (или раньше).

И все это занимает умы философов, специалистов по этике и юристов. Родственники решают вопрос не о том, сохранить ли пациенту жизнь, а о том, помочь ли ему (ей) умереть.

Недавно мы с коллегой Мэлом Гудейлом организовали в Королевском обществе в Лондоне встречу по вопросам сознания и мозга. Мы говорили о том, как лучше измерить сознание. В аудитории собрались великие мыслители современности, включая философов, когнитивных нейрологов; там же присутствовали анестезиологи и робототехники. Во время встречи акценты сместились, и обсуждение перешло на проблемы человечности: насколько легко мы убиваем и насколько тесно связана эта легкость с физической формой, поведением жертвы и его (ее) сходством или отличием от привычной нам человеческой формы и поведения.

Представьте, как обычно варят мидий. Почти все, не задумываясь, бросят горсть мидий в кипящую воду, и совесть их мучить не станет. А ведь, как ни посмотри, это весьма жестокий способ убийства живого существа. Только вот мидии не похожи на людей. У них нет ни рук, ни ног, ни человеческих черт. Они ведут себя не так, как мы, ни в чем на нас не похожи.

А теперь представьте омара. Это труднее. Многие отказываются варить живых омаров, предпочитая покупать в магазине готовых. Омары также не очень-то напоминают людей, и в то же время они гораздо больше похожи на людей, чем на мидии. У них есть конечности, которые имеют некоторое сходство с человеческими руками и ногами, – хватают то, до чего дотягиваются. У них есть глаза, и если вы изучаете омаров, легко убедите себя, что, в отличие от мидий, у них есть также и лицо. Омары перемещаются в своей среде, взаимодействуя с ней таким образом, что их поведение хоть и отличается от человеческого, но все же напоминает некоторые из наших моделей общения.

Не стану продолжать, скажу только, что (и в этом я вполне уверен) мало кто из нас решится бросить в кипящую воду обезьяну. Почему? Почему нам гораздо проще сварить мидий, чем омара? Очевидно, что на наше решение влияет внешний вид и поведение омара, – а ведь перед нами всего лишь два разных типа моллюсков.