Это показалось ей вполне разумным объяснением столь навязчивого желания, и она, вдруг засуетившись, выглянула в окно. Туман сгустился еще сильнее, близились сумерки, но Эмма уже знала часы приливов. Времени было достаточно. Она стремглав бросилась вниз, перепрыгивая через ступени, а затем прямо по склону спустилась к хозяйским дворам.

– Седлай моего пони, Радон, да поживее!

Встретив удивленный взгляд монаха, она спросила:

– У меня ведь достаточно времени, чтобы успеть до начала прилива?

Толстяк косо поглядел на нее и поскреб бритый затылок:

– Пожалуй, более часа в твоем распоряжении. Но в эдаком тумане… Я бы сам проводил тебя, госпожа, да отец Лаудомар наложил на меня епитимью, строжайше воспретив покидать пределы Святого Михаила. Однако если ты будешь ехать, держась следов на песке, ты успеешь.

Эмма обмирала от нетерпения, пока он седлал ее белого пони, и, едва он управился, прыгнула в седло и, пришпорив лошадку, умчалась во мглу за воротами монастыря. Надо было спешить, спешить… Разумеется, следовало поторопиться, чтобы успеть достичь твердой земли до начала прилива, но все же какой-то голос внутри вскоре заставил ее натянуть повод. Вокруг зыбкой, непроницаемой стеной стоял туман. Если в спешке она потеряет след и собьется с тропы – сам Господь ей не поможет. С каждым приливом серые дюны меняют очертания. Ориентироваться в сером сумраке становилось все труднее, и Эмме пришлось пустить конька шагом, чтобы не потерять тропу. На пологом склоне одной из дюн она различила причудливую груду бурых водорослей, на которую еще днем обратила внимание, проезжая здесь с Херлаугом. Неподалеку отсюда она встретила Снэфрид, а значит, она уже преодолела большую часть пути. Вперед, вперед!..

Она слегка подогнала лошадку, опасаясь, однако, двигаться слишком быстро. Стояла тишина, и лишь глухое чавканье копыт, скрип седельной кожи да одинокий, глохнущий крик чайки разрывали ее. Эмме вдруг показалось, что она осталась одна в целом мире. Что она делает? Куда она едет и зачем? Разве не поклялась она себе больше ни слова не говорить Ролло, а ждать его решения? И что она скажет, явившись в усадьбу?

Тропа исчезала в тумане. Казалось, ему нет ни конца ни края. Она оглянулась. Не следует ли вернуться? Что за наваждение, почему это происходит с ней?

Вдруг впереди негромко заржала лошадь. Белый пони Эммы ответил ей приветливым ржанием и ускорил шаг. Кто еще мог настолько лишиться рассудка, чтобы в такой час двинуться навстречу приливу?

Темный силуэт вскоре проступил в сером сумраке. В первое мгновение Эмме показалось, что это монах, сидящий верхом.

– Эй, – окликнула девушка. – Отец мой, не проводите ли меня к усадьбе Бьернбе?

Силуэт медленно качнулся ей навстречу. Туман заглушал звуки, и у Эммы вдруг зашевелились волосы на голове. Казалось, незнакомец движется, не касаясь земли. Островерхий капюшон чернел в сумраке, и девушке показалось, что перед нею призрак одного из паломников, чья душа, погубленная пучиной, одиноко скитается среди этих мертвых песков.

От ужаса она не могла издать ни звука и повиновалась движению пони. Однако конек вел себя спокойно. Пофыркивая, он невозмутимо трусил навстречу видению.

«Что со мной? – попыталась овладеть собой Эмма. – Пони почувствовал бы нечисть. И конь… Неужели это Глад?»

Призрак, не открывая лица, приблизился и остановился в десяти локтях. Эмма издала слабый гортанный крик. Из-под черного капюшона на нее глядело бледное, дышащее жутью лицо Белой Ведьмы.