Ва-банк - Анри Шаррьер (2015)

У девственного леса свои дороги, и зовутся они просеками. Просека представляет собой проход шириной два метра, который постепенно прорубается в лесном массиве, постоянно расчищается и поддерживается в порядке теми, кто им пользуется. Справа и слева – две отвесные зеленые стены. Над головой – свод, образованный миллионами растений, такой высокий, что до него не дотянуться острием тесака, даже если привстать на стременах. Это сельва, как называют здесь тропический лес, – непроходимая двухъярусная чаща сплошной, переплетшейся между собой растительности. Нижний ярус не выше шести метров и состоит из лиан, деревьев и разных растений. Над ним величаво раскинулись широкие кроны гигантских деревьев, устремленные к солнцу на высоту двадцати – тридцати метров. И если самые маковки деревьев купаются в свете, то широкая и мясистая листва их разлапистых ветвей образует настоящий экран, не позволяющий солнечным лучам проникнуть далеко вниз, создавая у земли ощущение светлых сумерек. Дивная природа тропического леса словно вырывается из-под земли, окружая тебя со всех сторон. Проехать по просеке можно, только держа в одной руке поводья, а в другой мачете, беспрерывно вырубая вокруг себя все, что попадается на пути и мешает продвижению вперед. Если по просеке ездят часто, она имеет вид ухоженного коридора.

Нигде человек не чувствует себя более свободно, чем в буше, при условии, что он вооружен. Здесь он, подобно диким животным, ощущает свое полное слияние с природой. Он продвигается осторожно, но с безграничной уверенностью в себе. Кажется, он находится в своей стихии, все его чувства – слух, обоняние и другие – обострены. Глаза бегают из стороны в сторону, фиксируя все, что двигается вокруг. В буше у него единственный враг, с которым надо считаться: самое дикое животное, самое умное, самое жестокое, самое коварное, самое алчное, но и самое замечательное – человек.

Ночью мы продвигались неплохо. Но утром, после того как мы выпили немного кофе из термоса, мой проклятый мул начал отставать. Иногда он тащился метрах в ста позади Жожо. Каких только колючек я не навтыкал ему в зад! Ничего не помогало. А тут еще Жожо стал подбрасывать шпильки:

– Приятель, да ты, я вижу, слабоват в верховой езде! Это же так просто. Смотри, как надо!

Стоило ему только слегка тронуть лошадь каблуками, как она неслась вскачь. Жожо приподнимался на стременах и орал:

– Я капитан Кук! Эй, Санчо, где ты? Почему отстаешь от своего господина Дон Кихота?

Меня это начинало раздражать, и я всеми средствами пытался заставить мула двигаться быстрее. Внезапно в голову пришла сумасшедшая, но вместе с тем показавшаяся мне превосходной мысль. И действительно, мул понесся галопом: я стряхнул ему в ухо пепел с зажженной сигары. Мул рванул, как чистокровный арабский жеребец; в диком восторге я настиг Жожо и обогнал самозваного «капитана Кука», отдавая честь на скаку. Однако скачка продолжалась недолго. На полном скаку вредная скотина припечатала меня к дереву, едва не сломав мне ногу. Брякнувшись задницей на землю, я сразу почувствовал, как в меня впиваются десятки игл черт знает каких растений. Старый дурак Жожо хохотал, как ребенок, совершенно забывая, что он ровесник Мафусаила.[16]

Не буду рассказывать, как мне пришлось ловить мула (два часа!), как он лягался, пердел и проделывает разные выкрутасы. Наконец, уже на последнем издыхании от жары и усталости и с несколькими дюжинами иголок в заднице, мне удалось взгромоздиться на спину этого вонючего ублюдка – отпрыска бретонских мулов. На сей раз я решил не раздражать его – пусть идет как хочет. Первый километр я проехал задницей кверху, по пути вытаскивая из нее колючки. Злополучная часть тела горела и саднила.

На следующий день мы оставили эту безмозглую скотину на постоялом дворе гостиницы. Еще два дня на лодке, и после долгого дневного перехода с грузом на спине мы добрались наконец до алмазных копей.