Маяк - Филлис Джеймс (2008)

Дэлглиш принял душ, оделся и спустился вниз. Приготовил себе свежий апельсиновый сок, решил обойтись без горячего завтрака и с миской мюсли в руке обошел гостиную, оценивая этот необычный, замкнутый в каменных стенах «командный пункт» более неторопливо и внимательно, чем это было возможно накануне вечером, а затем вышел в теплый, пропахший морем воздух раннего утра. Погода стояла тихая, бледно-голубые заплаты ясного неба проглядывали над низкими полосами облаков, светло-серых, чуть подкрашенных розовым. Море, испещренное серебристыми пятнами светало самого горизонта, походило на картину художника-пуантилиста. Дэлглиш стоял неподвижно, глядя на восток — туда, где Эмма. Даже когда он выезжал на расследование, как невероятно быстро завладевала она его мыслями. Прошедшей ночью было чуть ли не мукой представлять ее в своих объятиях, но теперь ее присутствие не так мучительно тревожило его душу: она просто спокойно находилась рядом, ее темные волосы спутались после сна. Вдруг ему страстно захотелось услышать ее голос. Но он знал — что бы ни принес этот новый день, она не позвонит. Можно ли считать такое ее молчание в то время, когда он работает, подтверждением его права на то, чтобы его не беспокоили, признанием отдельности деловой жизни их обоих? Жена или любовник, звонящие по телефону в самый неудобный или неловкий момент, — избитая ситуация дешевой комедии. Он сам мог бы сейчас ей позвонить, ее-то рабочий день наверняка еще не начался, но он понимал, что звонить не станет. Казалось, что между ними заключен не облеченный в слова пакт, разделявший в ее мыслях любовника-детектива и любовника-поэта. Первый периодически исчезал на чужой, не отмеченной на карте территории, которую она не желала — а может быть, считала, что не имеет права, — исследовать или даже задавать о ней вопросы. Или дело было в том, что Эмма, как и он сам, понимала, что его работа питает его поэзию, что лучшие его стихи прорастают из боли, ужаса и жалких обломков трагических и изломанных судеб, составляющих самую плоть его работы. Может быть, именно это понимание и заставляло ее хранить молчание, когда он работал? Ему как поэту всегда было недостаточно красоты природы, красоты человеческих лиц. Ему, как поэту Йейтсу, всегда была необходима мусорная лавка этого вечного старьевщика — сердца. А еще ему хотелось бы знать, чувствует ли Эмма, какое смятение вызывает в нем полустыдливое признание того факта, что он, так упорно отстаивающий закрытость собственной личной жизни, выбрал для себя работу, позволяющую и даже требующую вторжения в личную жизнь других людей, как мертвых, так и живых.

Однако сейчас, взглянув в северном направлении, туда, где высилась сложенная из камня часовня, он увидел женщину, решительно шагавшую по тропе и напомнившую ему целеустремленную поступь одного из прихожан его отца: тот с сознанием выполненного долга, утолив свой духовный голод, спешил утолить горячим завтраком голод земной. Дэлглишу понадобилась всего секунда, чтобы узнать в этой женщине миссис Бербридж, но это была миссис Бербридж преображенная. На ней было пальто из синего, с бежевым, твида, строгого старомодного покроя, синяя фетровая шляпка с кокетливым перышком, а затянутая в перчатку рука держала книгу, которая не могла быть не чем иным, как молитвенником. Должно быть, она присутствовала на церковной службе, которую в какой-то форме отправлял Адриан Бойд. Значит, Бойд уже освободился и, вероятно, находится у себя дома.