Маяк - Филлис Джеймс (2008)

— Я объяснил, что могу использовать — и это слово вполне здесь уместно — пять приматов в ходе определенного эксперимента. За ними будут должным образом ухаживать, хорошо их кормить, выводить гулять, с ними будут играть, их даже будут любить. Смерть их окажется гораздо более легкой, чем любая смерть в природных условиях. И эта их смерть может со временем помочь облегчить боль, а возможно, и окончательно от нее вылечить сотни тысяч людей, может помочь покончить с некоторыми из самых страшных и трудноизлечимых болезней, известных человечеству. Неужели не должно существовать арифметики страданий? Мне хотелось задать ему один вопрос: если бы использование пяти моих животных могло спасти от пожизненных страданий, а может быть, даже от смерти пятьдесят тысяч других животных — не людей, а животных, — разве он не счел бы потерю этих пятерых особей оправданной с точки зрения разума и человечности? Тогда почему же не людей? А он ответил: «Меня не интересуют страдания других, будь они люди или животные. Я был просто увлечен спором». А я сказал: «Но вы же большой, гуманный писатель. Вы понимаете страдание». Я очень ясно помню, что он мне ответил: «Я пишу о нем; я его не понимаю. Я не могу вчуже испытывать страдание. Если бы я мог его испытывать, я не смог бы о нем писать. Вы зря тратите время, доктор Йелланд. Мы оба делаем то дело, которые должны делать. Ни для вас, ни для меня нет выбора. Но есть конец. Что касается меня, то конец очень близок». Он говорил с такой невероятной усталостью, будто ему это было уже безразлично.

Я повернулся и пошел прочь, оставив его одного. Мне подумалось, что я говорил с человеком, который не в силах больше терпеть. Он вроде бы ощущал себя сидящим в клетке, как одно из моих животных. И мне все равно, какие улики могут служить опровержением того, что это самоубийство. Я убежден, что Натан Оливер покончил с собой.

— Благодарю вас, — тихо проговорил Дэлглиш. — Значит, на этом закончилась ваша беседа, и это было в последний раз, что вы видели мистера Оливера и говорили с ним.

— Да, в последний раз. Может быть, последний раз, когда вообще кто-то его видел. — Он помолчал. Потом добавил: — Разумеется, если это не убийство. Но я рассуждаю наивно. Возможно, я придаю слишком большое значение его последним словам. Начальство столпола не прислало бы своего грозного поэта-детектива расследовать предполагаемое самоубийство на малюсеньком прибрежном острове.

Если эти слова и не были намеренной колкостью, они прозвучали достаточно язвительно. Кейт стояла совсем рядом с Бентоном, и ей показалось, что она слышит негромкое рычание, будто ворчание рассерженного щенка. Звук был таким забавным, что она с трудом сдержала улыбку. А Йелланд продолжал:

— Вероятно, мне следует сказать, что до вчерашнего обеда и нашего разговора после него я никогда не встречался с Натаном Оливером. Я уважал его как писателя, но он мне не нравился. А теперь, если вы не собираетесь больше ни о чем меня спрашивать, я хотел бы вернуться к себе, в Марредет-коттедж.

Он вышел из библиотеки так же стремительно, как и вошел.

— Довольно подозрительно, сэр, — заметил Бентон. — Сначала он заявляет, чпо заказал обед в Кум-Хаусе, только чтобы спровоцировать скандал с Оливером, потом выходит вслед за ним, чтобы либо помириться с ним, либо посильнее припугнуть. Он вроде бы и сам не знает, чего хотел, а ведь он ученый.

— Даже ученые способны совершать иррациональные поступки, — ответил Дэлглиш. — Он живет и работает в условиях, когда ему и его семье постоянно угрожают. Лаборатория Хейз-Сколлинга — чуть ли не главный объект нападок участников Движения за освобождение животных.

— Поэтому он приезжает на Кум и оставляет жену и детей одних, без всякой защиты? — спросил Бентон.

Тут вмешалась Кейт: