Неестественные причины - Филлис Джеймс (2002)

– Я думаю, тело доставили к воде этой дорогой. Здесь самый удобный спуск и прямо туда, где лежала «Чомга» на песке. Хотя ярдов сто напоследок пришлось бы убийце нести его на себе – проулок слишком узкий для машины и даже для мотоцикла с коляской. Он, должно быть, доехал до Коулсова луга и оставил машину на обочине. Я когда проходила мимо, там двое переодетых сыщиков ползали, искали отпечатки шин. Зря надеются. Кто-то оставил с ночи открытыми ворота, и овцы Коулса все затоптали.

Такие случаи, Далглиш знал, не были редкостью. Фермер Билл Коулс, хозяйствовавший на двух сотнях ярдов неплодородной земли с восточной стороны от Данвичского шоссе, плохо смотрел за своими воротами, и овцы со свойственным их племени слепым упорством то и дело уходили с пастбища на дорогу. Начиналось настоящее столпотворение – овцы громко блеяли, автомобилисты вовсю сигналили, стараясь оттеснить стадо с обочины, единственного места для парковки. Но эти открытые ворота могли кому-то оказаться на руку; такие овечьи набеги имели давнюю традицию: известно, что в былые контрабандистские времена овец прогоняли по прибрежным тропам каждую ночь, и они успевали затоптать конские следы, прежде чем появлялась с ежеутренним объездом береговая охрана.

Они подошли к перелазу через живую изгородь. Далглишу было дальше, на северную сторону мыса. Он остановился, чтобы попрощаться, и тут девушка неожиданно выпалила:

– Вы считаете меня неблагодарной скотиной, да? Она ведь мне еще и содержание дает. Четыреста фунтов в год вдобавок к стипендии. Да вы, наверно, знаете. Здесь, похоже, все знают.

Кого она имеет в виду, можно было не спрашивать. Далглиш готов был сочувственно ответить, что Селия Кэлтроп никогда не упустит случая воздать должное собственной щедрости. Но что его изумило, так это размер суммы. Мисс Кэлтроп повсюду провозглашала, что живет на одни гонорары: «Ах, я бедненькая, у меня ни гроша за душой, все приходится зарабатывать тяжким трудом», – но никто не понимал этого в том смысле, что она нуждается в деньгах. Книги ее раскупались, работала она много, непомерно много по сравнению с Лэтемом и Брайсом, которые вообще считали, что милой Селии стоит только удобно расположиться в кресле и включить диктофон, как ее низкопробные творения польются свободным и весьма прибыльным потоком. Легко, конечно, ругать ее книги. Но если покупаешь любовь, а цена даже не за любовь, а просто за то, чтобы тебя худо-бедно, но хотя бы терпели, – это учение в Кембридже плюс еще четыреста фунтов ежегодно – тут, пожалуй, нужда в деньгах будет немалая. Каждые полгода – по роману; каждую неделю – публикации с продолжениями в «Доме и очаге»; и участие в скучных «круглых столах» по телевидению, всякий раз как агенту удается пристроить; и новеллки под разными псевдонимами в дамских еженедельниках; и безотказное председательство на благотворительных мероприятиях, где за чай, правда, надо платить, зато реклама даровая. Далглишу стало жаль Селию. Все ее бахвальство и чванство, над которыми так потешались Лэтем и Брайс, – это лишь жалкий маскарад, прячущий тоску и одиночество. Может быть, подумалось Далглишу, она в самом деле любила Мориса Сетона? И ещё ему подумалось: интересно бы узнать, причитается ли ей что-нибудь по завещанию Сетона?