Неестественные причины - Филлис Джеймс (2002)

Элизабет Марли не спешила распрощаться, она продолжала решительно и упрямо загораживать ему дорогу. Далглиш привык, что ему поверяют тайны. Такова сыщицкая профессия. Но сейчас он не на работе. К тому же он-то знает: кто охотнее делится, тот горше потом раскаивается. И обсуждать Селию Кэлтроп с ее племянницей у него совершенно не было охоты. Хорошо бы Элизабет хоть не увязалась за ним до самого «Сетон-хауса». Он оглядел ее украдкой и увидел воочию, куда уходили в значительной части те четыреста фунтов. На ней была меховая курточка с верхом из хорошей кожи. Плиссированная юбка из тонкого твида, похоже, шитая на заказ. Туфли, хоть и уличные, тоже модные. Он вспомнил, как Лэтем однажды в его присутствии сказал, правда, вылетело из головы, по какому поводу. «Элизабет Марли бескорыстно любит деньги. В наше время, когда мы все делаем вид, будто мы выше простой наличности, это даже подкупает».

Она стояла, прислонясь спиной к перелазу, и он не мог пройти.

– Да, конечно, она устроила меня в Кембридж. Для этого нужны деньги и связи, если способности, как у меня, средние. Если ты талантливый, другое дело. Тогда тебя всюду примут. А для нас грешных все зависит от того, в какой школе учился, какие репетиторы тебя готовили и кто тебя рекомендует. Тетя даже это умудрилась устроить. Она удивительно умеет добиваться от людей, чего ей надо. И ничуть не стесняется лезть со своими просьбами, так что ей, конечно, проще.

– Почему вы ее так не любите? – спросил Далглиш.

– Да нет, лично против нее я ничего не имею. Хотя у нас с ней мало общего, вы согласны? Но эти ее писания! Одни так называемые романы чего стоят! Хорошо, что у нас разные фамилии. В Кембридже люди исключительно терпимые. Если бы она, как водовозова жена, делала вид, будто содержит бордель, а сама была скупщицей краденого, никто бы и глазом не моргнул. Но ее колонка в газете! Я готова сквозь землю провалиться. Еще хуже, чем книги. Знаете эту гадость? – Она протянула гнусавым фальцетом: – «Не уступай ему, дорогая. Всем мужчинам нужно одно».

Далглиш про себя подумал, что бывает и так, в том числе и с ним, но предпочел от этой темы уклониться. Он вдруг ощутил себя пожилым, усталым и раздраженным. Собирался человек пройтись один, а уж если не получилось, то нашлись бы спутники приятнее, чем эта надутая и капризная девица. Остальных ее жалоб он просто не слышал. Она понизила голос, а усилившийся ветер относил слова. Разобрал только заключительные фразы:

– …абсолютно безнравственно, в самом истинном смысле слова. Нарочно хранить девственность как приманку для ловли мужа. И это – в наше время! В нашу эпоху!

– Мне тоже неблизок такой подход, – согласился Далглиш. – Хотя ваша тетя, должно быть, сказала бы, что как мужчина я – сторона заинтересованная. Зато он реалистичный. И нельзя винить вашу тетю за то, что она повторяется, к ней приходят груды писем от читательниц, которые жалуются, что вот в первый раз не послушались ее совета – теперь раскаиваются.

Элизабет дернула плечом.

– Понятно, что ей приходится выражать такие взгляды. Ее бы в этой газетенке держать не стали, если бы она рискнула писать правду. Да она и не умеет писать правду, я думаю. А отказаться от колонки она не может себе позволить. У нее ведь нет других денег, кроме гонораров, а долго ли еще будут покупать ее «чувствительные романы»?

Далглиш уловил в ее тоне нотки искреннего беспокойства. И безжалостно сказал:

– По-моему, вы можете не волноваться. Ее книги будут раскупаться всегда. Она ведь пишет о сексе. Может не нравиться упаковка, но спрос на товар останется. Так что ваши четыреста фунтов на ближайшие три года вам обеспечены.

Сначала он думал, что она залепит ему пощечину. Но она, к его удивлению, вдруг прыснула со смеху и сошла с его дороги.

– Так мне и надо! Нечего драматизировать. Простите, что нагнала скуку. Вы идете в «Сетон-хаус»?

Далглиш ответил утвердительно и спросил, что передать Сильвии Кедж, если она там окажется.