Три цвета любви - Олег Юрьевич Рой (2020)

Он мог в дорогом ресторане — улыбаясь, рассказывая бесчисленные смешные истории из времен своего студенчества — под покровом скатерти (а то и без оной, так что, если бы кто-то вздумал заглянуть под стол, ох, страшно представить!) запустить руку ей под юбку. И трогал, и гладил, и… Леля задыхалась, почти теряя сознание, а он — улыбался и болтал все так же непринужденно.

Ленька когда-то тоже любил подобные… штуки. Объятия (и если бы только объятия!) в совершенно неподобающих местах, неприличный шепот во время скучного мероприятия — ухо моментально начинало пылать от его дыхания, и оттуда по всему телу расползалась жаркая томительная дрожь. «Под любой благопристойностью, — говорил он, — должен скрываться разврат. Иначе жить очень скучно».

Однажды, на ужасающей оперной премьере, сидя в вип-ложе, Леля чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение куклой: изощренная прическа, сложный макияж, превративший ее в подобие Одри Хепберн, открытые плечи над обрезом дорогущего вечернего платья а ля Баленсиага. С картонно жестким скульптурным лифом и почти такой же жесткой (очень красивой!) юбкой (невозможно это носить, кроме как на подиуме, и какое счастье, что сам великий модельер уже давно в могиле и подобные платья — редкость!) И ко всему этому великолепию — норковый палантин. После театра планировалось еще какое-то мероприятие, так что туалет пришлось выбирать абсолютно вечерний. Спина у платья была открыта до… гм… открыта, в общем. Ленька, с невозмутимой физиономией «наслаждаюсь музыкальным шедевром», под прикрытием палантина запустил пятерню под этот самый вырез на спине и быстренько добрался до фасада… Леля едва не падала с легконогого золоченого креслица, а этому хулигану, обожаемому супругу, чтоб его — хоть бы хны. Его пальцы шевелились под жестким оттопыренным лифом — трогали, гладили, сжимали, царапали…

В такси — ой, нет, не в такси, у них уже тогда была машина с шофером, как раз для «торжественных» случаев — Ленька свои поползновения несколько умерил, но вовсе не прекратил. Как будто «поддерживал огонь». Чтобы до пожара не доводить, но и не погасить.

Развлекался он так, с-скотина! Обожаемая скотина, чего уж там.

Когда они добрались до дома — до спальни! — Леля была уже почти в обмороке. Наверное, поэтому плоховато помнила, что Ленька тогда с нею проделывал. В какой-то момент они оказались на балконе, озаренном пробивающимся сквозь тонкие шторы слабым сиянием лиловых ночников, — голые, распаленные, — а до соседнего дома было рукой подать, и в верхнем этаже еще горели некоторые окна. «Увидят!» — испугалась Леля. «Глупая! Если свет горит, они ничего снаружи не видят. Видят те, чьи окна темны. Вот эти глядят и слюнки пускают. А вон из того, например, окошка, что справа, видео снимают. Продадут потом запись на порносайте за сумасшедшие деньги!» Она рванулась в комнату, но Ленька не пустил, конечно. «Куда?! — хищно засмеялся он в раскаленное уже от его шепотов ухо. — Спинку прогни посильнее, уважь зрителей. Чем красивее отработаешь, тем дороже запись продадут».

Никто их, конечно, тогда не снимал, да и не подглядывал за ними, Ленька все придумал — это его возбуждало. И ее, стыдно сказать, тоже. И шепот этот Ленькин она нередко вспоминала. Чувствовала себя при этом растленной до предела тварью, но — вспоминала. И жарко ей было, и сладко. Ничего лучше не бы- вает!

Такие истории Ленька сочинял — и реализовывал, вот ведь ужас-то! — виртуозно.