Перед падением - Ной Хоули (2017)

— Полагаю, самым правильным с моей стороны будет сказать, что я толком не успел ничего понять, — отвечает Скотт Ванессе, проигнорировав вопрос, заданный ему темноволосой девицей. — Мне не с чем сравнить мои ощущения. Конечно, меня поразил океан — его бескрайность, его невероятная мощь. Стояла полная темнота, луны на небе не было видно. Я пытался определить, в какой стороне находится север. Знаете, когда речь идет о выживании, трудно рассказать, как все было. Хотя, возможно, только эта история и заслуживает внимания.

— Вы разговаривали с мальчиком? — выкрикивает кто-то из задних рядов. — Он был напуган?

Скотт и на этот раз отвечает с задержкой.

— Знаете, для меня это тоже вопрос, — говорит он. — Трудно сказать, как реагирует на подобные вещи мозг четырехлетнего ребенка. Я могу описать свои ощущения. Главным из них было отчетливое понимание того, что я — жалкая песчинка в ночном океане, во враждебной стихии. Но по поводу мальчика мне судить трудно. Хотя страх — древнее, животное чувство, которое присуще человеку на генетическом уровне. И все же в четырехлетнем возрасте…

Скотт умолкает, чувствуя, что журналисты ждут от него чего-то другого. Он понимает, что ему все же следует по возможности удовлетворить их любопытство, чтобы избежать неверных толкований его слов в дальнейшем. «Что вы чувствовали? Как это было? Почему произошла авиакатастрофа? Каково это — плыть в полной темноте неизвестно куда?» Отвечая на каждый из этих вопросов, можно написать целую книгу. Можно годами размышлять над ответами, стараясь найти правильные слова, и добиться максимальной объективности.

— Скажите, а у вас есть дети? — спрашивает Скотт, обращаясь к Ванессе, которой на вид лет двадцать шесть, не больше.

— Нет.

Скотт поворачивается к ее оператору, мужчине лет сорока.

— А у вас?

— Да, есть. У меня маленькая дочка.

Скотт кивает.

— Понимаете, мне кажется, здесь все имеет значение. В том числе и пол ребенка — мальчики воспринимают все иначе, чем девочки. И то, что все случилось ночью, а ребенок в момент катастрофы спал, тоже важно. Может, он решил, что случившееся ему просто снится? Кто знает. Я думаю, здесь играет роль огромное количество факторов.

— Люди считают вас героем! — выкрикивает один из репортеров.

— Это вопрос? — уточняет Скотт.

— Вы сами считаете себя героем?

— Вам придется объяснить мне, что вы понимаете под этим словом. К тому же совершенно неважно мое мнение о себе. Оно часто оказывалось ошибочным — по крайней мере, в глазах других людей. Например, в двадцатилетнем возрасте я считал себя художником, а на самом деле был просто сопляком. Вы понимаете, о чем я?

— Скотт, Скотт! — закричали сразу несколько человек.

— Извините, я чувствую, что не оправдываю ваших ожиданий.

— Скотт! — снова окликает Бэрроуза Ванесса. — У меня вопрос непосредственно от Билла Каннингема. Почему вы оказались на борту самолета?

— В каком смысле?

— Каким образом вы туда попали? — уточняет Ванесса.

— Меня пригласила Мэгги.

— Мэгги — это Маргарет Уайтхед, жена Дэвида Уайтхеда?

— Да.

— У вас был роман с миссис Уайтхед?

Скотт хмурится.

— Вы имеете в виду интимные отношения?

— Да. Такие же, в каких вы теперь состоите с мисс Мюллер, чей отец жертвует миллионы долларов на нужды организаций левацкого толка.

— Этот вопрос задан всерьез?

— Люди имеют право знать правду.

— Значит, вы утверждаете, что у нас с мисс Мюллер был секс, исходя из того, что я побывал внутри ее жилища. Таково ваше логическое заключение.

— Но разве неправда, что вы смогли пробраться на борт самолета благодаря своим любовным успехам?

— И с какой же целью я, по-вашему, туда пробрался — чтобы вместе с самолетом упасть в океан и потом плыть десять миль с травмированным плечом?

Вопросы не вызывают у Скотта гнева — только удивление.