Дочь палача - Оливер Пётч (2014)

Она смутно припоминала, как маленькими глотками выпила отвар, который дал ей Якоб Куизль. Вкус был горьким, и она еще подумала, что за травы в него добавили. Она все-таки была знахаркой и не впервые сталкивалась с настоями из зверобоя, аконита или альрауна. Марта часто давала его в небольших дозах роженицам, чтобы немного унять боль. Хотя знать об этом никому не полагалось, такие растения повсюду считались запретными.

Напиток, которым напоил ее палач, оказался таким сильным, что последующие события сохранились у нее в памяти очень смутно. Марту пытали, но секретарь, свидетели и даже палач казались какими-то далекими, и голоса их доносились до нее лишь едва уловимым отзвуком. Она не чувствовала никакой боли, только приятное тепло в руке. Потом все потемнело. И вот размеренный стук безжалостно вырвал ее из грез за пределами страданий и страха. Боль хлынула в нее, словно в пустой кувшин, и выплеснулась через край. Она начала кричать и трясти решетку здоровой рукой.

— Что, ведьма, уже огонь почуяла? — крикнул ей из соседней камеры плотогон Георг Ригг. Он и сторож до сих пор сидели с ней по соседству. Крик Штехлин внес хоть какое-то разнообразие в их скучные будни.

— Ну, заколдуй себя, если можешь. Или дьявол бросил тебя в беде? — издевался над ней Ригг.

Запертый с ним сторож крепко ухватил его за плечо:

— Уймись, — упрекнул он его. — Женщине больно. Лучше бы стражника позвать.

Но этого и не потребовалось. В то самое мгновение, когда Ригг снова собрался поиздеваться, стражник Андреас распахнул дверь в тюрьму. Он задремал, но крики его разбудили. Когда он увидел, как Штехлин трясет решетку, он тут же бросился наружу. Плач и вопли преследовали его до самой улицы.

За какие-то полчаса свидетелей Бертхольда, Августина и Шреефогля обо всем известили и доставили к тюрьме. Там их уже дожидались секретарь Лехнер и лекарь.

Старый Фронвизер успел зарекомендовать себя в городе полезным прислужником. Он как раз склонился над знахаркой и обматывал ей мокрой тряпкой опухшую руку. Тряпка была грязной и пахла так, словно прежде ею чего только уже не обматывали.

— Ну? — спросил секретарь. Он рассматривал плачущую знахарку с таким интересом, будто перед ним лежала редкостная и вымирающая зверюшка. Крики теперь перешли в непрерывный плач, похожий на детский.

— Простой кровоподтек, не более, — ответил Бонифаций Фронвизер и затянул тряпку на узел. — Хотя большой и средний пальцы, возможно, сломаны. Я приложил арнику и дубовую кору, припухлость скоро пройдет.

— Я спрашиваю, в здравой ли она памяти? — пояснил Лехнер.

Лекарь покорно кивнул, складывая обратно все в мешок с мазями, ржавыми ножами и распятием.

— Правда, пытку я бы советовал продолжать уже на другой руке. Иначе она может снова потерять сознание.

— Благодарю за заботу, — сказал Лехнер и сунул лекарю целый гульден. — Можешь идти. Будь поблизости; если потребуешься, мы позовем тебя снова.

Несколько раз поклонившись, лекарь попрощался и поспешил на улицу. Там он покачал головой. Фронвизер никогда не понимал, зачем лечить тех, кого и так уже пытают. Если допрос с пристрастием начался однажды, то, так или иначе, подозреваемых либо отправляли на костер, либо колесовали. Исключения были редки. Знахарка в любом случае должна умереть, пускай его сын Симон и убежден в ее невиновности. Что ж, по крайней мере, Бонифаций Фронвизер на этом еще и заработал. И кто знает, вполне возможно, что его позовут снова…

Довольно поигрывая гульденом в кармане, он отправился к рыночной площади, купить себе горячего мясного паштета. Лечение пробудило в нем аппетит.