Никто не умрет - Шамиль Идиатуллин (2013)

Сидел мокрый, комкая одеяло и озираясь, да пытался сообразить, что было. А что было-то? Темно было да тоскливо. Тускло светили цифры 02.15 на папином телефоне. И звук был тускло-заунывный, типа ослик на ежика в тумане присел. Знакомый звук и близкий.

Я сполз с постели, дважды чуть не грохнувшись — запутался в одеяле, которое сбилось в один угол пододеяльника, и тут же споткнулся о кота. Он, оказывается, раздраженно бродил вокруг. Мы зашипели в тон, кот рванул прочь, а я еще и башкой лампочку зацепил. Спасибо хоть не включенную. А, кстати. Я включил свет, пожмурился и устремился к горке. Это мебель такая, у нас там посуда стоит, документы хранятся ну и разное по мелочи. Кот сидел возле дверцы, из-за которой сочился тоскливый напев.

Я распахнул дверцу, уже вспомнив, что это за звук и кто ему за окном тихонько подпевает. Ну правильно. На полке надрывался, ерзая, прицепленный к ключам от машины брелок сигнализации. По стеклу машинки, нарисованной на экранчике брелока, размеренно стукал здоровенный топор. Под окном, соответственно, орала настоящая машина, которую папа так и не отогнал на стоянку.

Я выскочил на кухню — там окно было ближе, разглядел машину через стекло, распахнул форточку, высунулся в знобкий ветерок и разглядел повнимательней. Топора не было. Прочих инструментов нападения или посторонних людей тоже. Захотелось машинке поорать, она и не стала сдерживаться. Полным потрохом. Сейчас весь дом проснется и во двор выскочит. С натуральными топорами.

Я поспешно нажал среднюю из трех кнопок брелока, как папа показывал. Машина булькнула, мигнула и заткнулась. Топор с экранчика исчез. Я постоял, наслаждаясь тишиной и почти свежим воздухом, нагнанным по Волге северным ветром, озяб, прикрыл окно и пошел спать.

Выключил свет, снова зацепил макушкой горячую лампочку — ладно не обжегся и не разбил стекло костью-то, — лег, блаженно вытянулся, тут же скорчился от тянущей дрожи, рассыпанной по телу, — и сел. Сообразил: какая лампочка, откуда? Сроду у меня в комнате лампочки не было. Люстра была, вот она, как положено, забрана под самый потолок. С прыжка бы я ее достал кончиками пальцев, но не макушкой. И лампочки под плафонами, наглухо.

А вдруг это не лампочка, а кто-то под нее замаскированный мне на маковку спрыгнул? Я схватился за голову, ощупал темя, уши, шею, содрогаясь от того, что успел себе представить. Не было там никого и ничего.

Я лег, натянув одеяло до носа. Мама, папа, Дилька, возвращайтесь скорей. Пожалуйста. Свихнусь я тут без вас.

Я немножко попялился на картинки, которые рисовал по потолку далекий фонарь и голые ветки под окном. Голова и весь организм гудели от усталости, но спать я боялся. Опять приснится что-нибудь. Лучше подумаю о приятном. О море и о лете. Жара и лень который день. Одежда яркая, погода жаркая, сполохи жгучие, леса дремучие, и соловей скрипит, как коростель. Tañ atar, sayrıy tartar: «Tar-tar-tar». Tor! Tartış! Tiz bar, tatar![25]

Я не сломал руку, не стукнул головой в стенку и не свалился с кровати — чудом удержал себя и сидел теперь, хрипло отдыхиваясь и покачиваясь. Бить акцентированную двойку, вымахивая из положения лежа, тем более из состояния полного покоя, вредно для равновесия и здоровья. Связки и мышцы ныли, пальцы дрожали, в ушах кувыркалось улюлюканье, в глазах плавали подсвеченные цифры 02.45. Я с трудом встал, взял ключи и побрел на кухню.

Форточку теперь я открывать не стал — и так видел, что нет никого возле машины. Нажал среднюю кнопку, дождался всхлипывающей вспышки и побрел обратно. Брелок в руке дернулся и заголосил — и за окном ему отчаянно ответила машина.

Да чтоб тебя разорвало, дуру, подумал я злобно, нажал отбой так, что брелок хрустнул, распахнул все-таки форточку и долго пытался рассмотреть, что там творится.

Ничего там не творилось. Тени вяло ползали, но это от веток и облаков, а ветки и облака от ветра.