О дружбе - Лидия Денворт (2022)

Исследуя мозг полевок, Беркетт обнаружил, что ответ мозга каждого животного положительно коррелировал с уровнем окситоцина и отрицательно – с плотностью окситоциновых рецепторов в том же отделе головного мозга – в передней поясной коре, – который, по данным Тани Зингер, активируется у человека, ощущающего эмпатию в отношении других людей, испытывающих боль. Вероятно, баланс между этими двумя параметрами и определяет интенсивность действия гормона. Мозг может оказаться перегруженным – буквально захлестнутым – окситоцином. В результате животные с высокой плотностью окситоциновых рецепторов утешали самку в течение более короткого времени, и наоборот. «Чем выше степень дистресса, испытываемого особью, – говорит Беркетт, – тем меньше шансов, что она станет помогать другому»[362]. Работа Беркетта, вероятно, позволит объяснить один из негативных аспектов эмпатии. Если переживаемые эмоции причиняют стресс или боль, то болезненной является и эмпатия. «Если я испытываю эмпатию ко всем, кому хуже, чем мне, то это может подвигнуть меня жертвовать 95 % моего дохода на благотворительность, – рассказывает стэнфордский ученый Джамиль Заки, – и вместо того чтобы попасть в двойной капкан чувства вины и бедности, я, возможно, предпочту вовсе не думать о людях, которым повезло меньше, чем мне»[363]. В определенных профессиях, например в медицине или юриспруденции, где контакт с человеческими страданиями происходит постоянно, стресс сильно влияет на качество работы. Так, врачи страдают от профессионального выгорания; они больше подвержены риску самоубийства, чем представители многих других профессий.

Однако в наших дружеских отношениях уровни окситоцина, эндорфинов и других гормонов счастья выверяются более адекватно. Высвобождение их запускается смехом, совместным пением и задушевными беседами[364]. Эти действия улучшают самочувствие и заставляют желать их неоднократного повторения.

Но давайте вернемся к Брэду, который терпеливо ждет в сканере начала исследования. В чреве аппарата МРТ ему предстоит находиться около сорока пяти минут, в течение которых исследователи получат одиннадцать последовательных изображений. На некоторых будут зафиксированы определенные детали анатомического строения мозга Брэда. Я наблюдаю процесс в соседнем кабинете, на экране. Сначала появляются три изображения в низком разрешении, а затем ряд изображений с более высоким разрешением, на которых все выглядит ярче и четче. Я вижу срезы мозга Брэда сбоку, спереди и сверху – сагиттальные, венечные и аксиальные. За все то время, что я пишу о мозге, я первый раз вижу эти картины, что называется, живьем, а не на фотографии. Вот ствол мозга Брэда, вот мозжечок, а это – мозолистое тело, соединяющее оба полушария, окрашенные в ярко-белый цвет. Я вижу выпуклости и складки лобной коры. Я потрясена. Общий абрис головы Брэда отчетливо подчеркивает его удлиненное лицо, которое я видела на большом экране, когда он укладывался в аппарат. Но теперь я вижу, как внутренние механизмы… работают.