Война - Наталья Мар

И все бы хорошо. Вот только это была не его логика. Это бесновался вирус, и после борьбы с орхидеями он совсем озлобился и гнул свою линию. Нет, его логика была безупречна. Более того: такая идеология с большим успехом работала у Харгена. Но кто бы что ни говорил, к единым знаменателям можно привести лишь точные науки. А жизнь – наука гуманитарная. Логику в ней заменяет размытое понятие правды, и у каждого она – со своим креном. Вирусу dn-4.nuf под рабочим названием «Демон» было плевать на принципы империи, философию и мировоззрение носителя. Он жаждал крови, как всегда.

Как тогда.

Рука Эйдена опять соскользнула, он ободрал пальцы и ударился виском. Перед глазами стало темно, во рту пересохло. Он сглотнул и продолжил путь наощупь, по памяти выискивая для себя зацепы.

Изнывающий от безответной страсти и скуки, демон завел тоскливую оду смерти.

Смерти. Смерти.

28. Глава, в которой гений призывает демона

Ибрион

Главная лаборатория робототехники научного центра им. императора риз Авира

Все тот же год 1800 от основания Империи Авир.

За 200 лет до основных событий.

– … смерти! Слышишь, Эйден?

Оклик Гервина подстегнул из темноты, и в синтетике нехотя заворочалось сознание.

– Что? – тихо переспросил он и заморгал, лихорадочно соображая, что происходит. Каждая попытка обратиться к памяти отдавала горячим импульсом в голове. Было душно, в мышцах ерзала тупая боль. Гервин мягко и терпеливо повторил:

– Эта женщина, Эйден. Она приговорена к смерти. Я жду. Закончи то, что должен.

Реальность вдруг прояснилась. Андроид увидел, что перед ним, на стенде для анатомирования роботов, закреплена девушка. Это была Агата, тихая лаборантка Гервина. Ее руки и ноги, пристегнутые к жестким фиксаторам, побледнели, как молоко. На щеках блестели мокрые дорожки, но глаза были сухими. И вся она дрожала от страха, но не могла произнести ни слова. Ее рот глушила полумаска наподобие респиратора, из-под которой было слышно только ее дыхание. Неровное, с присвистом – из-за паники?

И, наконец, венцом перфоманса была рука Эйдена, прижимающая к груди Агаты ампутационный нож. Не лазерный скальпель, а самый натуральный тесак из блестящего металла – каким изредка пользовались робомедики. Рассуждения текли неприлично медленно:

– Так. Так! Что за… У меня серьезный провал в памяти. Я был на пути в сенат… Должна была состояться церемония вступления на престол. Ты задержал меня просьбой неотложного приватного разговора, и… Гервин, что проис…

Эйден увидел профессора и осекся. По сузившимся глазам ученого синтетик понял, что нарушает какой-то скрипт. Налипло ощущение западни. Гервин молчал. Между тем мысль об убийстве высвобождала настолько мощное предвкушение эйфории, что челюсти сводило. Не было ничего правильнее этого. Нужнее этого. То была экзальтация с привкусом крови и прожилками боли. И лейтмотивом гремела абсолютная невозможность сопротивляться.

«Абсолютная несвобода».

Его самый большой страх. С ним такого уж точно не могло быть. Точно. Не. Могло. Сила и непреклонность желания выдавали чужеродную силу. Гадина закралась в его голову, притаилась и прогрызла себе щель, из которой нашептывает теперь, как суфлер. Неудивительно, что следом он подумал так:

«Мной что-то управляет, и мне это не нравится».

Эйден опустил руку с ножом. Но если бы все было так просто… От пальцев, вверх по венам, тотчас поползла жгучая боль.

– Гервин, что это мы, твою мать, делаем? – резко и зло спросил он. То была большая редкость, ранее совершенно ему несвойственная. На коже Агаты остался красноватый след от лезвия. То, что кровь так и не выступила, терзало андроида незавершенностью и диссонансом, как белая нить на черном фраке.

Профессор приподнял бровь и напряженно кивнул.

– Мы делаем то, что следует, Эйден.

– Я не хочу.

– Нет, ты хочешь!