Путь Воина - Вероника Мелан (2016)

Вблизи стена оказалась высокой — в два человеческих роста, — сложенной из грубо отесанных, скользких от дождей и туманов булыжников — не взобраться, не перелезть. Наскоро отдышавшись, Белинда даже попыталась взять ее штурмом, но стоило кроссовкам дважды соскользнуть с неглубоких уступов, как попытки были брошены — к воротам!

Эти самые ворота (центральные или нет?) она приметила еще издали, с вершины — над ними полукругом высилась арка, — вот только пока доберется, снаружи окончательно стемнеет, а ведь ей еще звонить «в колокольчик»… или что у них там приделано?

Продираясь сквозь заросли вдоль стены — тропки, как назло, не нашлось, — Лин изо всех сил надеялась, что «что-нибудь приделано», а то ведь так и сядет у входа, как попрошайка или нерадивый мастер-ученик, которому для того, чтобы открылся заветный проход, придется просидеть с мольбой на устах три дня и три ночи подряд. Этот задрипанный сюжет помнился ей из какого-то фильма, в котором глупого юнца намеренно держали перед закрытыми дверьми, проверяя волю и желание сделаться однажды мастером-воином, на холоде почти неделю.

Неделю! Ироды.

Нет, ей не надо мастером, ей не надо воином — лишь бы не ночевать на холодной земле, лишь бы в тепле.

И вот — аллилуйя! — спустя «миллион» шагов, изодранную кофту и расцарапанные об ветки лицо, спустя дважды вывихнутую лодыжку — оба раза правую — Лин, наконец, добралась до места. И остановилась перед толстыми деревянными, закрытыми наглухо воротами.

Воротами, рядом с которыми висел старый начищенный… бубен.

Бубен, диск, барабан, гонг? Как бы ни называлась эта странная, чуть выпуклая, расписанная непонятными символами штукенция, Белинда долго в нее колотила. Сначала кулаком, потом, решившись на грубость, чтобы громче, камнем. И при каждом соприкосновении булыжника о металлическую поверхность, раздавался дребезжащий противный звук — совершенно не мелодичный и довольно, как ей казалось, тихий.

Разве такой можно услышать издалека?

Удар, два, три… десять, двадцать, тридцать… — она была готова колотить столько, сколько придется. И не только колотить: висел бы рядом рог, дула бы в рог, нашелся бы рядом барабан — стучала бы по нему руками и ногами, — прочла бы инструкцию: «станцуйте танец» — не раздумывая, принялась бы плясать. Хоть голая, хоть с факелами, хоть с матерными подвываниями или обмотавшись папоротниками. Лишь бы открыли.

— Эй, есть там кто-нибудь? Кто-нибудь живой?

Интересно, больше ли шансов у местных услышать голос, нежели звук бубна?

— Э-э-э-э! Откройте!

А поверхность гонга, между прочим, от ее буйных попыток привлечь к себе внимание, уже оцарапалась. Нехорошо.

«Ай, ладно, — кольнувшую совесть пришлось унять, — починят. Заплачу за испорченное имущество».

— Эй! Эй! Эй! Кто-нибудь, откройте! Слышите меня? Есть кто-нибудь живой?

Стук-стук-стук!

— Я тут замерзаю!

Стук-стук!

— Холодно же на улице!

Стук-стук-стук!

— Ну, откройте! Го-о-ости! Гости к вам!

В шею бы сама таких гостей гнала.

Но ведь монахи терпеливые? Они на все смотрят иначе — с любовью, с пониманием, со смирением.

Или как?

В тот момент, когда рука Лин отклонилась назад, чтобы ударить по старинному гонгу и оставить на нем очередную царапину, с обратной стороны дверей раздался металлический скрип. Послышались чьи-то шаги, лязг отворяемого засова, шорох приминаемой тяжелым порогом травы.

Наконец-то! Наконец-то ее услышали!

Массивная дверь отъехала назад, но не намного — недостаточно, чтобы протиснуться внутрь, — а на Белинду взглянули узкие, черные глаза.

Совершенно не смиренные и не терпеливые.

— Впустите. Хотя бы переночевать. Я очень долго добиралась сюда — думала, вашего монастыря не существует, — проголодала, одрогла… То есть продрогла, оголодала…