Путь Воина - Вероника Мелан (2016)

Еда, еда, еда… А заснет она и так — заест пару таблеток обезболивающего ложкой супа и отключится до самого утра. Вот назло им и самой себе отключится.

(Various — Love)

Глубокой ночью в окно светила луна; Лин мерзла под одеялом. И, наверное, в первый раз в жизни не обращала внимания на то, что ощущает тело, потому как слишком много в этот момент чувствовала душа. Ровный и полупрозрачный бриз одиночества, выцветшее сожаление о том, что осталось позади, смутная и застенчивая надежда на что-то хорошее.

Ведь впереди еще может быть что-то хорошее? Далекое невидимое пока место, которое она когда-нибудь назовет домом: теплое кресло, ступеньки крыльца, вид занавесок сквозь закапанное дождем стекло… Своих занавесок. На той кухне, где ты сам повесил картину, где на полке в шкафу поставил любимую кружку, где под столом привычным движением босых ступней ищешь на полу тапочки.

Ведь это все не вечно — монастырь, незнакомые места, перемены. Ведь у каждой перемены есть начало и есть конец — тот самый конец, когда подруга-судьба вдруг скажет: «Присядь, передохни». И ты посидишь, никуда уже не спеша, с чашкой дымящегося кофе в руках, посмотришь, как на ветвях по утрам висят капельки росы, и, может быть, глубоко вдохнешь и ощутишь жизнь. Всю сразу в одном моменте — в одном дне, в одной минуте — за секунду всю жизнь.

Лин грустила и мечтала — ей было плохо и хорошо, как будто подсыхала старая рана, а вместе с ней отваливались от больного места и куски изуродованной кожи. Когда-нибудь нарастет новая. Обновится тело, обновится душа и жизнь. Неизвестно, здорово это или нет, но ничто не стоит на месте — завтра скрипучая дверь отворится вновь, и за ней обнаружится незнакомое лицо. Завтра ее ноги опустятся с кровати, обуют полусырые кроссовки, и путь продолжится — куда? Да важно ли.

Хорошо, плохо, тихо. Луна, тонкие облака, рассеянная светом звезд и не имеющая финального образа мечта. Холодные стены, свет лампад в коридоре, привычное одиночество.

Лин закрыла глаза.

Глава 5

Дряблые морщинистые руки, длинные узкие ногти, седые, как лунь, волосы, стянутые в три привычные хвоста, и длинный, полностью скрывающий ноги однотонный халат.

Это и есть Великий Мастер?

Если бы сидящий на коврике человек не шевелился, Белинда бы подумала, что перед ней однозначно восковая фигура — некий божок, которому местные приходят поклоняться утром и вечером — мол, помоги и защити, аминь.

Но нет — человек двигался. Сидел чинно, статно, на нее не смотрел, неспешно набивал из жестяной баночки табаком длинную изогнутую рожком трубку: аккуратно доставал большим и указательным пальцем по щепотке табачок, складывал его в углубление, с педагогической точностью утрамбовывал, а потом тянулся за новой порцией. И так раз за разом.

Сколько у него туда помещается?

Комната оказалась маленькой. Не залой, не сводчатым холлом, не богато уставленной кельей — просто комнатой без изысков: пара расшитых гобеленов на стенах, два узких полосатых ковра на полу, на одном из которых сидел старец, на другом она; в углу чадили дымком воткнутые в горшок с песком тонкие палочки.

Наверное, снова «духи гнать». Или шут его знает, зачем еще.

Мастер молчал; Белинда нервничала — сидела на ковре неуклюже, совсем не так удобно, как подогнувший под себя ноги старикан, — чувствовала, как медленно, но неотвратимо немеет пятая точка. Ерзала.

Как начинать беседу? О чем? Как вообще поздороваться? Или не лезть, пока не спросят?

Этим утром за ней пожаловал знакомый уже узкоглазый мужик в халате, сообщил, что «Великий Мастер ждать», после чего она, кряхтя, слезла с кровати и принялась с отвращением натягивать на ноги высохшие за ночь, но сделавшиеся вонючими и жесткими, как выброшенный в мусорный бак картон, грязные носки.

Блин, хоть бы постирать.