Путь Воина - Вероника Мелан (2016)

Сетуя на собственную трусость, она достирала отмокшие, наконец, до белой пены «портки», выплеснула воду на камень со сточной дырой в полу, водрузила таз на скамью, собралась уходить. И в этот самый момент почувствовала, как кто-то тянет ее за рукав. Обернулась. Один из молодых монахов показывал пальцем на стол в углу.

— Талам. Паши.

— А?

Лин повернулась, посмотрела, куда указывали.

— Это мне?

На столе стояла тарелка с супом, отдельно на плошке лежала мясная кость, рядом пара кусков хлеба.

— Мне?

— Паши, — кивнул монах, и Белинда, забыв, что держит в руке скомканные мокрые носки, понеслась к столу. Глядя ей вслед, младший персонал улыбался.

А часом позже в ее келье пел на непонятном языке мантры местный целитель. Размахивал курильницей, обводил комнату пассами, тянул заунывную песню, в которой присутствовало максимум три тона на слогах «о-о-ом», «ла-а-а-а» и «ра-а-а-а» — от звука низкого голоса у Белинды вибрировало нутро. Стараясь не смотреть в лицо знахарю, она чинно сидела на кровати, трогала языком застрявший между зубами кусочек мяса, вспоминала, имеется ли в рюкзаке зубная нить — вроде бы, клала. Носки постираны, желудок сыт, в комнате не только тепло, но и нашлась сменная одежда — в отсутствие постоялицы кто-то положил на кровать комплект из широких штанов, длинной рубахи, шерстяных носок и плотного халата с капюшоном, — Белинда чувствовала себя счастливым котенком, прибившимся к правильному жилищу.

Целитель, тем временем, допел, достал из сумки склянки, баночки и пузырьки, принялся тереть в ступке коренья. Спустя какое-то время объяснил:

— Вот это — мазать, где боль.

— Часто?

— Раз. На закат.

Она кивнула. Спасибо, гость хотя бы пытался изъясняться на понятном для нее языке.

— Это — варить. Пить, — знак на измельченную траву. — Илым горький.

— Поняла.

— Это, — палец постучал о пучок похожего на можжевельник растения, — варить. Пить утро. А это — день. Кирта.

И ушел, оставив ее с тумбой, заваленной горками истолченных листьев-корешков и странной мазью, похожей на прозрачный застывший жир.

«Мазать, где боль».

А ведь позаботился Великий Мастер о ее просьбах, не забыл — распорядился, чтобы накормили, обогрели и даже подлечили — к старику с изогнутой трубкой поднялась в груди волной и излилась во вне благодарность.

— Тин-До, — тихонько усмехнулась Белинда. — Я в Тин-До, и меня не выперли. Обосраться!

В любой другой день неуместная при виде скудных благ радость быстро угасла бы — помогла бы «херня», — но сегодня «херня» молчала. Видимо, пребывала в той же блаженной неге, что и сама хозяйка, которая, как только знахарь ушел, завалилась на кровать, вытянула ноги и счастливо прикрыла веки.

(Двумя часами позже)

«Вот была бы в стене такая дыра, как и не дыра. Чтобы не холодно, но куда можно было бы курить…»

Курить хотелось настолько же сильно, насколько не хотелось вылезать из теплой постели. Привычка, хрен ее раздери, — она, как пиявка: если присосалась, не отвяжешься. Либо поддаться, либо с корнем прочь.

Вялой еще со сна Белинде «с корнем прочь» было лень, и, значит, пришла пора искать укромный угол с новой дырой в стене.

Вот бы еще узнать время? Отыскавшийся в рюкзаке мобильный на нажатие кнопки не среагировал — села батарея. Лин огляделась в поисках розетки и одернула себя же — какие, в зад, розетки, если по ночам здесь жгут факелы? Мда, сотовый, пока она в Тин-до, не зарядить — радостно от этого, грустно? Да плевать. Звонить ей некуда, звонить ей некому, а вот курить хочется.

Пришлось отложить бесполезный телефон, натянуть на ноги кроссовки, поплотнее запахнуть длиннополый халат и выскользнуть из теплой комнаты в стылый коридор.