Путь Воина - Вероника Мелан (2016)

— Мастер Шицу, а Вы поняли, что «хорошо», а что «плохо»?

И старик опять ее удивил. Он всегда удивлял:

— Научись не оценивать вещи, Белинда-По. Не пытайся делить то, что неделимо, а мир — неделим. Ни у вещей, ни у людей, ни у поступков не может быть «хорошо» или «плохо», потому что «хорошо» и «плохо» нет у энергии. У энергии есть два противоположных состояния, и одно из них не хуже другого. Во всяком состоянии, если оно проявилось, есть необходимость и есть смысл — ты научишься его видеть. Если захочешь.

Лин кивала. Ковыряла на ладонях мозоли, смотрела на свои отросшие ногти, где-то фоном думала о том, что нужно попросить у Умы ножницы. Привычным сделался запах чадящих палочек — входя в келью, она отмечала его так же, как когда-то отмечала запах ссанья в подъезде. С той лишь разницей, что этот был приятнее.

И почему-то ждала дождей.

— Мастер Шицу, а дождь… дождь еще будет?

— А зачем он тебе?

«Ради Великой Молитвы, — думала Лин. — Только ради нее».

И старец, прозорливый, как оракул, хитро щурился:

— Ведь не дождя ты ищешь, а состояния. А его найти всегда можно, если надобно.

Ей было надобно. И потому она искала.

* * *

— Это Тоно — он самый ранний. Пришой два год назад, когда выпустили старый группа, — Ума незаметно указал на манола с круглым и плоским, как поднос, лицом — единственного с короткими волосами. — За ним пришой Арвай, Данзан и Ням.

Белинда недоверчиво хмыкнула — слушая Уму, она аккуратно остригала полукружьями ногти и складывала их в карман, чтобы выкинуть позже.

— Ням — это прозвище?

— Звище? Имя.

— Настоящее?

— Да.

Быть того не может — Нямом звали того самого долговязого переростка, стоявшего с ней рядом во время Великой Молитвы.

— Он очень серьезнай.

— Не сомневаюсь.

Лин распирал смех. Серьезный… с таким-то именем.

Но смеяться она не решалась — боялась нарушить хрупкое очарование момента — Ума второй вечер подряд приглашал ее в небольшую общую комнату, где все собирались вместе и играли в камешки перед сном. Не в камешки — в мраморные шарики.

Шарики были цветные, красивые, совершенно прозрачные. Как будто ручной работы. Сидящие вокруг круглой, похожей на неиспользованное костровище площадки, манолы бросали их на шероховатое ровное дно — кто попал ближе всех к центру, тот и выиграл. В том случае, если твой шар не выдавил меткий снаряд соперника.

Лин любовалась. Увлеченными игрой людьми, искренними выражениями лиц, звучащей здесь в изобилии чужой речью. Оказывается, ученикам дозволялось общаться, и они общались.

Не играл только Ума — по обыкновению сидел рядом с ней, что-то рассказывал.

Белинда в который раз подумала о том, что этот слишком часто улыбающийся манол, наверное, на нее запал. Но не как на женщину, а как-то иначе — сама не могла объяснить, как именно. А, быть может, она ошибалась. Ума походил на щенка. Тряс кончиками своего короткого каре, слишком открыто смеялся, иногда наивно глумился над кем-то… Не боец — пацан, ей богу. Но с ним было легко.

— Наран и Октай полтора году здесь.

Наран оказался узколицым и сухим, будто никогда в жизни не ел, а Октай его противоположностью — парнишкой не то, чтобы упитанным, но не худым. По крайней мере, его мышцы под слоем ровной белой кожи не проглядывали.

— Потом пришой Тугал. Он здесь год и четыре месяц. Потом я. Дальше Оюунгэрэл…

— Кто?

— Оюунгэрэл.

— Это слишком сложно произнести.

— Не сложнее, чем ваш «каменналицай» или «затрапезднай».

— Где ты набрался этих слов?!

— Я много читать.

Руки Умы были больше ее. Пальцы длиннее, рельефнее, чище. И очень белыми зубы. Кто-то когда-то говорил ей, что белизна зубов сохраняется у тех людей, которые не дают опорочивать свою врожденную рассудительность лживым умникам. Кто же это говорил? Да и важно ли… Ума точно опорочить свою рассудительность не дал никому.