Еще одна из рода Болейн - Филиппа Грегори (2018)

Она отвернулась, уставилась на богато расшитый полог кровати. Дядюшка постоял еще минуту, глянул на меня, усмехнулся одной из своих кривоватых улыбочек и вышел. Я закрыла дверь, и мы с Анной остались вдвоем.

Ее глаза полны слез. Еле слышный шепот:

– А что, если у короля не может быть законного сына? С ней ведь не получилось. А если и у меня не выйдет, виновата буду я одна. Что тогда со мной будет?

Лето 1534 года

В начале июля пришла утренняя дурнота, до грудей не дотронуться. В жаркий полдень в затененной комнате Уильям поцеловал меня в живот, провел по нему ладонью, сказал тихонько:

– Ну и что ты думаешь, любовь моя?

– О чем?

– Об этом маленьком кругленьком животике.

Я отвернулась, скрывая довольную улыбку:

– Я и не заметила.

– Ну а я заметил. Теперь скажи мне, сколько времени уже знаешь.

– Два месяца, – призналась я. – Мечусь между радостью и тревогой, как бы не пришла нам от него погибель.

Он обнял меня одной рукой:

– Ни за что. Наш первенец, Стаффорд. Наша радость, и ничего больше. Я так счастлив, любовь моя, до чего же ты хорошо постаралась. Будет мальчишка – пусть пасет коров. Будет девчонка – пусть их доит.

– Хочешь мальчика? – с любопытством спросила я.

Болейны ни о чем, кроме мальчишек, не думают.

– Если там мальчик, хочу. – Похоже, ему и вправду все равно. – Кто бы ни был – все хорошо, любовь моя.

Меня отпустили, разрешили провести июль и август с детьми в Хевере, пока король и Анна путешествуют. Самое лучшее лето в моей жизни, мы с Уильямом не расставались с детьми, к моей несказанной радости, младенец в животе рос не по дням, а по часам. А когда пришла пора возвращаться, стало ясно: живот уже такой большой, что надо признаваться Анне, пусть заслонит меня от гнева дядюшки, я же заслонила ее после выкидыша от гнева короля.

Мне повезло, я вернулась в Гринвич в тот день, когда король с большинством придворных уехали на охоту. Анна сидит в саду на земляной скамье, над головой балдахин, вокруг музыканты. Кто-то читает любовную поэму. Я помедлила, вглядываясь в лица. Как же они все постарели, нет больше молоденьких придворных. Такие бывалые кавалеры, не то что во времена королевы Екатерины. Немножко экстравагантности, капелька шарма, множество любезных словес, и все будто чуть-чуть на взводе, разогреты – но не жарким летним солнышком. Многоопытный королевский двор, немолодой, даже хочется сказать, немного порочный. При таком дворе всякое может случиться.

– А вот и моя сестрица. – Анна приложила руку к глазам, разглядывая меня. – Добро пожаловать, Мария. Успела насладиться деревенскими красотами?

– Да, – отвечаю я, поправляя дорожный плащ, чтобы висел посвободней. – А теперь вернулась, чтобы погреться под ярким солнцем вашего двора.

– Хорошо сказано, – хихикнула Анна. – Я еще сделаю из тебя настоящую придворную даму. Как поживает мой сын Генрих?

Знает, как ударить побольней.

– Шлет вам свою любовь и почтение. Я привезла письмо, которое он вам написал на латыни. Смышленый мальчуган, учитель им очень доволен, и на коне теперь держится весьма уверенно.

– Отлично. – Ясно, меня сегодня особо не помучишь, не стоит время терять. Она повернулась к Уильяму Брертону. – Если не найдете лучшей рифмы, чем «любовь – кровь», присужу приз сэру Томасу.

– Бровь? – предложил он.

Анна расхохоталась:

– Возлюбленная королева, одна и вечная любовь, мне навсегда пронзила сердце твоя прекраснейшая бровь?

– Никому не найти хорошей рифмы к любви, – вмешался сэр Томас. – В поэзии, как в жизни, с любовью ничто не рифмуется.

– А как насчет брака? – спросила Анна.

– Брак уж точно не рифмуется с любовью, ничего общего. Начать с того, в нем один слог, а в любви два. Вы только послушайте, это слово «брак», никакой музыки.

– В моем браке музыка есть, – отозвалась Анна.

Сэр Томас вежливо поклонился: