Лида усадила гостя за стол, подала ему чай, пирог с черникой. Она хлопотала вокруг него, поминутно спрашивая, не дует ли ему из открытого окна, не подлить ли кипятка, достаточно ли сахара, из чего Василий сделал вывод, что мать Евы – женщина не менее темпераментная, чем ее дочь, но все-таки отходчивая и порядочная. Она сидела напротив него, подложив руку под щеку, и наблюдала за тем, как он ест, не забывая задавать вопросы о том, как чувствует себя дочка, как выглядит, что ест и так далее.

– Я совсем покой потеряла, – жаловалась она. – Все думаю, а если ее кто обидит? Она же у меня такая чувствительная.

На взгляд Василия, страхи матери были сильно преувеличены. Ева не относилась к категории тех людей, кого легко можно обидеть.

– Ева Викторовна не жаловалась на применение к ней насилия, – сказал он, понимая, что мать интересует, бьют ли ее дочку сокамерницы.

– Значит, все у нее хорошо, – кивала головой Лида, не понимая, что ничего хорошего в том, что ее дочь сидит сейчас в следственном изоляторе, нет. Конечно, ее нужно было воспитывать в детстве путем строгих запретов и внушений. Родители Васи в его детстве только этим и занимались, благодаря чему он вырос доцентом, а не преступником.

Но читать нравоучения доброй женщине Кротову было как-то не с руки. Ему здорово могла бы сейчас помочь Дубровская, но та ушла кормить детей, оставив его на попечение матери Евы.

– Вы знаете, в детстве она была очень забавным ребенком, упрямым, несносным, но очень милым, – пустилась в воспоминания Лида, улыбаясь краешками губ. Взгляд ее стал отстраненным. Она словно видела картинки из прошлого. – У Евы обнаружилась страсть к танцам. Она часами вертелась перед зеркалом, надев на себя вместо балетной пачки мой газовый платок. Она воображала себя балериной. Когда в детском саду предложили уроки танцев для девочек, я записала ее в числе первых, – Лида взгрустнула. – Учительница говорила, что у Евы способности. Она мечтала танцевать на выпускном вечере маленького лебедя. Вы же знаете, лебедей трое, но как-то так получилось, что роли отдали другим. Среди них была Тамара, толстая, неуклюжая девочка, дочка директора рынка. Трудно было представить менее подходящую кандидатуру на эту роль.

– А что же танцевала Ева? – спросил Василий, больше из вежливости, расправляясь со вторым куском пирога. Он не находил в этих фактах ничего для себя занимательного или трогательного. Какая ему была разница, чем занималась его подопечная в нежном возрасте, если в конце концов она превратилась в преступницу? Бог ведает, о чем думает эта женщина, засоряя ему голову подробностями чужой, неинтересной для него жизни.

– Она изображала Пеппи Длинныйчулок, – нахмурилась Лида, словно заново переживая нанесенную некогда ее дочери обиду. – Учительница сказала, что у Евы, видите ли, рыжие волосы!

– Да, но это так, – безразлично согласился Кротов.

– Зато она танцевала лучше всех! – запальчиво заметила собеседница. – Как это примитивно, раздавать роли, исходя только из цвета волос. Это все равно что выбирать Золушку лишь по размеру ноги. Моя дочь заслуживала быть лебедем!

Василий поспешил выразить согласие матери, хотя, с точки зрения науки, рыжий лебедь мог быть только результатом мутации.

– Ну и чем все закончилось? – спросил он, демонстрируя интерес.