Год наших тайн - Сарина Боуэн (2014)

Потом я отвел ее обратно в комнату. Выудил из ящика комода свою чистую футболку и сказал: «Снимай». Она содрала с себя пижамную курточку, и я набросил на ее плечи мужскую майку размера L. Одежка висела ниже колен.

– Люлю, мусорка будет тут, ладно? – Я пододвинул корзину к самому краю матраса. – Давай попробуем еще поспать. Теперь твой живот должен оставить тебя в покое.

Я устало вытянулся на кровати.

Люси опустилась на матрас и начала сражаться с одеялами.

– Бридж? – Голос у нее дрожал.

Я быстро сел в кровати.

– Дать ведро?

В темноте она покачала головой из стороны в сторону. Потом маленькие плечи согнулись, и я снова услышал, что она плачет.

– Иди сюда.

Секунду спустя она оказалась в моей кровати, тоненькие руки сомкнулись на моей шее. Я пристроил ее голову себе под подбородок и начал думать недобрые думы.

А именно: «Господи, не дай и мне подцепить этот грипп. Потому что иначе мы окажемся в заднице».

Как будто мы уже не были там.

– Ш-ш, – сказал я. Потому что именно это говорят плачущему ребенку, когда его больше нечем утешить. Моя майка начала промокать от ее слез.

Потом она открыла рот и убила меня наповал:

– Хочу к маме.

Люси неделями не вспоминала о маме. Она была умненькой девочкой, она ушла со мной из единственного дома, в котором когда-либо жила, ни разу не оглянувшись. И я считал, что все нормально. Но разве это не говорило о том, что я бесчувственный идиот? Ей было восемь лет. И ей нужно было, чтобы мама обнимала ее, когда она болеет.

– Ну, конечно, – прошептал я, хотя мне сдавило горло.

Потому что невозможно сдержать то, чего хочет твое сердце.

– Мы бы сказали ей, что я заболела, – бормотала Люси, уткнувшись мне в грудь.

Я ждал привычной волны злости, которую всегда чувствовал, думая о маме. Но вместо цунами гнева ощутил лишь унылый маленький ручеек.

– Сейчас ведь ночь, – объяснил я, поздравляя себя с тем, что придумал почти логичную отмазку. Не мог же я сказать Люси правду. Что ее мать – шлюха и наркоманка, которой в высшей степени наплевать на нас.

Напуганная маленькая Люси хотела верить, что мама каким-то образом очнется от кошмара, в который загнала себя сама, и возьмет себя в руки, потому что дочка подхватила вирус. Но я-то знал, что этого не будет. А к утру, возможно, и Люси поймет.

Сестренка заснула, ни сказав больше ни слова. А я просто лежал и смотрел, как серый свет заползает в комнату сквозь свинцовое стекло. Господи, такой тяжелый год. И, похоже, легче не будет.

Тяжело не то, что у меня на руках Люси. Мне было тринадцать лет, когда она родилась, – этакий сюрприз родителям. Но сантехнический бизнес шел у отца хорошо, и мы переехали из квартиры в маленький дом на окраине Харкнесса.

Благодаря Люси я хорошо ладил с детьми. В пятнадцать лет я держал малышку на руках в магазине, пока мать делала покупки. Люси позволила отцу научить ее завязывать шнурки на ботинках, но ей требовался я, когда пришла пора снять учебные колеса с ее велосипеда. Ее выпускной утренник в детском саду и мой выпускной вечер в школе прошли в один и тот же день. Где-то есть фотография, где мы вдвоем, оба в мантиях и конфедератках.

Уживаться с ней было легко. Даже в критический момент – заболев среди ночи – она не доставляла хлопот. Но с деньгами был напряг. Со временем напряг. А необходимость прятать ее от всех была для меня смерти подобна.

Если бы мне предложили визуализировать мою тревогу, то я представил бы ее как целую семью диких обезьян, которые прыгают в клетке моей головы от проблемы к проблеме. К счастью, Люси спала.

Глава 7. Обезьяний орех

Скарлетт

Во вторник, когда я снова увидела Бриджера, он был бледным и тихим.

– С тобой все в порядке? – спросила я его на статистике.

– Неважно себя чувствую, – ответил он. – Но это, наверное, ерунда.