Солнце в руке - Буало-Нарсежак (1999)

— Сделай, как я прошу, Жан-Мари! Иди отдохни. Не будем пока спорить. Завтра я пойду с тобой. А потом схожу поговорить с господином Бертаньоном. Нотариусы умеют держать язык за зубами. И он сможет дать нам дельный совет. Не объяснять же всем и каждому, как к нам попали эти деньги! И почему мы должны мучиться, имеем ли право ими распоряжаться? В газетах это называется «отмыванием грязных денег» для дальнейшего легального использования…

Жан-Мари закуривает сигарету и удовлетворенно вздыхает.

— Так-то лучше! Если я вас правильно понял, крестная, выхода у нас нет. Либо мы обманываем всех, чтобы самим использовать эти миллионы, ни перед кем не отчитываясь, либо отдаем половину своего золота. Лично я уже все решил. Мы пойдем на обман!

— Никогда не говори таких слов, несчастный! У тебя ничего этого не было бы, если бы твой дед не убил этих людей!

— Крестная, да вы что? Ведь война была! Ну, ладно, не будем спорить. Успеем еще, когда найду этот чертов грузовик. Наверно, пойду часок посплю. Только сейчас понял, как устал.

Армель идет вместе с ним. Ей еще надо задать ему миллион вопросов.

— А как там, на дне?

— Камни и тина, как на разбитой дождем дороге. Там трудно осмотреть сразу все. Видишь только маленький квадрат, на который падает свет фонаря, и то прямо под руками, потому что плывешь. Ничего общего с пешей прогулкой. Это невозможно себе представить, если не увидишь собственными глазами.

— Так как же ты узнаешь, где грузовик? На ощупь?

— Может быть, и на ощупь. Мне наверняка придется там все ощупывать.

Он смеется. Ему весело. Его распирает гордость оттого, что он сумел преодолеть первоначальный страх.

— А рыб ты видел?

— Так вот что вас, крестная, пугает! Ну да, видел пару-тройку. Они подплывают, останавливаются, и мы смотрим друг на друга. А потом они исчезают. Ты даже понять не можешь, видел их или тебе показалось, так они быстро удирают.

— Крупные? Жан-Мари, прошу тебя, не смейся! Пойми, я стараюсь быть там с тобой!

— Да я вижу, вы это от доброты. Но не придумывайте то, чего нет. Как вам объяснить? Там, на дне, вы не перед аквариумом стоите и рассматриваете, что тут рядом, а что подальше… Раз уж вас так волнуют рыбы, то вот, например, вдруг вы видите рыбину прямо у себя под носом, то есть я хочу сказать, сразу за стеклом маски. Она как будто в упор на вас смотрит, а потом — раз! — и ее уже нет. Там все время что-то шевелится, но только вы не видите, что именно, а видите как бы само движение. И даже не движение, а его тень. Как будто проводите фонарем перед зеркалом. В море — другое дело, там видишь рыб стаями, целыми косяками. А в озере все не так. Тут каждый сам по себе. Съедобных водорослей нет, значит, им приходится все время охотиться, чтобы прокормиться. Они видят, как ты выпускаешь пузырики газа, и сразу мчатся проверить, что это такое. Во всяком случае, я именно так это понимаю. Но главное, что там чувствуешь, — ужасное одиночество.

— Бедный малыш, — шепчет Армель.

Неожиданно она сжимает его руку, а он с удивлением смотрит на нее. Он не привык к таким знакам внимания.

— Будите меня, не стесняйтесь, — говорит он. — Я могу и обед проспать. Если ваша тетя будет спрашивать, куда я подевался, можете ей сказать, что я пошел поработать на старый катер.

— Хорошо. Спасибо тебе за все, что ты делаешь для нас. Не думай, я тоже не сижу без дела. Когда-нибудь я тебе расскажу. Ну, иди отдыхай!

У нее созрел план. Она обдумывает его с того дня, как уехал Ван Лоо. Но сначала — позвонить. Она идет в кабинет. Чек заперт в правом ящике стола. Она достает его и перечитывает еще раз.

«Жорис Ван Лоо, 35, авеню де Мессин, Париж-8».