Солнце в руке - Буало-Нарсежак (1999)

Она надела серый костюм и тщательно причесалась, уложив волосы элегантным шиньоном. На лице при желании можно заметить едва различимый след пудры.

— Мне можно пойти? — робко спрашивает Жан-Мари.

Армель оглядывает его с ног до головы.

— Ступай переоденься! — приказывает она. — Мы будем в гостиной.

Ван Лоо подает ей руку. Секундное колебание, и она опирается на нее. В этот миг Жана-Мари пронзает внезапная, как вспышка короткого замыкания, мысль: они знакомы!

Он бегом мчится к себе, твердя про себя одно и то же. Это же бросается в глаза! Пока он сдирает с себя выходной костюм, пока, подпрыгивая, натягивает брюки, пока расчесывает волосы, это невероятное предположение не дает ему покоя. Да нет! Не может быть! Не могут они быть знакомы! Или могут? Нет! Нет! Но я же сам видел! Неужели она накрасила губы?.. Да нет же, ему показалось. Впрочем, это-то легко проверить. Он спешит к гостиной и первым делом бросает в ее сторону острый взгляд. Нет! Что он себе навоображал?

Маркиза де Кильмер сидит в глубоком кресле, окруженном несколькими низенькими столиками. Так у нее всегда под руками предметы, которые могут вдруг ей понадобиться: телефон, транзистор, бонбоньерка, зеркало, в которое она изредка поглядывает и поправляет прическу, и целая груда журналов с комиксами. Она направляет лорнет в сторону Жана-Мари. Лицо ее покрыто густой сетью морщин и напоминает очень старый фарфор. Когда она говорит, все ее морщины шевелятся одновременно, и угадать ее настроение можно только по выражению глаз. Сейчас они лучатся доброжелательностью. Ван Лоо сидит возле ее кресла и слушает, о чем рассказывает старая дама: она пытается уточнить степень родства, существующую между семействами де Кильмер и Кентен де Корлей. Возраст не смог до конца стереть ее память, и сейчас она с трудом, но все-таки вспоминает какие-то браки, соединившие Кильмеров с Кентенами, так же как вспоминает и некую Элизабет, урожденную Ван Лоо, которая вышла замуж не то за биржевого маклера, не то за банкира — во всяком случае, за кого-то из финансовых кругов. Она искренне радуется, когда ей удается, не слишком мучая себя, отыскать нужную тропку в зарослях мощного генеалогического древа, память о котором заменяет ей и знание, и культуру, и в некотором смысле даже образ жизни. Армель иногда помогает ей, раздувая тлеющий огонек угасающей памяти. Видно, что она чем-то сильно раздражена. С тех пор как не стало Ронана, Армель выглядит растерянной и несчастной. Теперь еще этот обед. Хоть бы он не был таким же мрачным, как всегда! Ах, дед, дед, как же нам тебя не хватает!

Глава 5

Он ее не узнал! Да замечал ли он ее когда-нибудь вообще?! Он и жизнь ей сломал походя, играючи! Раздавил ее, даже не заметив. После стольких лет она, конечно, утратила свои былые черты, и даже фигура стала другая. Теперь она — никто. Она сознательно стирала в себе себя, и за то, что это ей почти удалось, она ненавидит его еще больше. Она бесцельно бродит по комнате. Ей плохо. Она думала, что старая боль уснула навсегда, но теперь понимает, что ошибалась. Боль рычит в ней, словно разбуженный зверь, и в этом рыке — предсмертная тоска. Что толку заклинать себя: все кончено, я больше об этом не думаю, я не желаю об этом думать! — боль не обманешь.