— Джереми, отпусти, — шиплю сквозь зубы, стараясь не дрожать. Меня все еще трясет от его прикосновений, волчицу трясет.

— Эмили… — он пытается снова меня поцеловать, язык скользит по щеке, оставляя мокрый длинный след, потому что я отворачиваю голову, продолжая пытаться его оттолкнуть, усиливаю давление на плечи.

— Я… я буду кричать.

Он хватает мои руки, зажимает запястья пальцами и дергает на себя. Я вырываюсь, я брыкаюсь, я верчу головой и рычу.

Я не хочу. Не хочу.

Мне больно, под сильными пальцами хрустят кости моих запястий, губы горят: он царапает их клыками. Не выходит отвернуться, не выходит вырваться, ничего не получается.

Его язык снова на моих губах, короткое движение, влажное, скользкое, а потом все исчезает, я теряю опору и падаю от неожиданности на пол, на колени.

Напротив Марк. Взбешенный Марк, который убьет тупого лаборанта, валяющегося под его ногами, если я не вмешаюсь.

Я медлю несколько первых мгновений, трясу головой, чтобы прогнать из нее туман, морщусь и кривлюсь, заталкиваю зверя так глубоко внутрь, как только это возможно, и поднимаю голову.

Джефферсон держит Реми за горло, прижимает его к полу, рычит. Его рык почти ужасен, настолько громкий, что закладывает уши, настолько яростный, что хочется вжать голову в плечи и вжаться спиной в стену. Хочется подставить шею.

Черт!

Я снова трясу головой.

— Марк! — кричу, потому что уверена, что оборотень сейчас среагирует только на крик. — Марк, прекрати! Отпусти его.

Волчице страшно, она злится, потому что другой оборотень держит ее самца за шею, потому что бьет его и капли крови разлетаются вокруг, потому что пусть он и пытается сопротивляться, но силы явно неравны.

— Марк!

Ноги плохо слушаются, когда я встаю, дрожат, еще хуже слушаются, когда пытаюсь сделать несколько шагов. Теперь меня колотит от страха. Очень сложно справиться с животным страхом. Очень сложно сдержать оборот.

На лбу испарина. Пот течет по вискам и вдоль позвоночника, когти на руках то появляются, то исчезают. Такая же хрень творится и с клыками, и с собственным голосом.

Джефферсон не реагирует. Попытки сопротивления Джереми ни к чему не приводят. Он скребет руками по предплечьям Марка, раздирает и разрывает кожу когтями, но все без толку. На кровь Марка смотреть неприятно.

— Марк, — я перехватываю руку волка прежде, чем он успевает нанести еще один удар. Тяну на себя. Все происходит странно, очень медленно, как будто в другой реальности, как будто все это неправда. Сон.

Я не до конца понимаю, что происходит, не до конца осознаю.

Джефферсон поворачивает ко мне голову, рычит на меня. И страх моего зверя заставляет подогнуться колени, выгибает позвоночник, выдирает нервы.

— Эми-ли, — тянет оборотень мое имя и застывает. Время растягивается в бесконечность. Потом сжимается, лопается и вообще перестает существовать.

Я смотрю в глаза Марка, все еще держу огромную руку. В его глазах ярость, страх и что-то еще. В темных, очень темных глазах.

— Марк, пожалуйста, — я не уверена, о чем прошу: о том, чтобы он перестал на меня так смотреть, или о том, чтобы отпустил Джереми.

Джефферсон отпускает волка. Его грудь вздымается и опускается слишком часто, лицо все еще наполовину изменено: шерсть на загривке, огромные лапы, клыки во рту. Марк проводит по моей щеке костяшками пальцев, все еще смотрит в глаза, ничего не говорит.

Хрипит и кашляет блондин на полу. Пахнет кровью и волками, кофе.

— Эми-ли, — снова тянет Маркус.

— Со мной все хорошо, — хриплю в ответ, хочу отвести взгляд, но не могу. И вопреки словам понимаю, что… что скатываюсь в истерику, что готова разревется. Не знаю почему. Ведь по сути ничего страшного, ничего непоправимого не случилось. По сути я сама во всем виновата.