Порочные - Мира Вольная (2020)

— Вали отсюда, — приказывает, именно приказывает Маркус Реми, даже не поворачивая головы в его сторону, и прижимает меня к себе, осторожно обнимает за плечи.

Я утыкаюсь волку в грудь, чувствую, как меняется его тело, как мышцы и кости встают на место, как меняются руки, грудная клетка, шея и челюсть.

Я не двигаюсь, просто дышу ему в грудь. И мне плевать на то, что происходит вокруг. Мне надо успокоиться. Необходимо, как воздух, а Марк… успокаивает. Он надежный, и сильный, и честный, и засранец, конечно, но… Это свой засранец, и у него в руках мне спокойно, мне очень хорошо.

Хорошо, потому что он обнимает меня, потому что гладит по спине, потому что ровно дышит, потому что ничего не говорит, потому что большой и теплый.

Я не знаю, как и когда, но в какой-то момент мы оказываемся на диване. То есть Марк на диване, а я у него на коленях, завернутая по пояс в плед. Все еще тишина. Все еще прячу лицо у волка на груди, и мне не хочется ничего менять.

Волчица заткнулась. Джереми, наверное, ушел.

— Спасибо, — все-таки бормочу, теснее прижимаясь к оборотню.

— Угу, — задумчиво отвечает он и, кажется, целует меня в макушку. Я не уверена, потому что прикосновение едва заметное. — Сильно испугалась?

— Угу, — моя очередь. Мне не очень хочется говорить, но сказать все-таки надо, чтобы все прояснить, чтобы не оставалось этого мерзкого, пакостного чувства. Не у Марка, у меня. — Я сама виновата, Марк, — звучит жалко, язык еле ворочается. — Джереми просто… не смог… остановиться, а я не… смогла его вовремя оттолкнуть. Волчица… — я не знала, какие слова подобрать, никогда не попадала в более идиотскую ситуацию. Произошедшее откровенно сбивало с толку. В голове — каша, вязкая и тягучая.

— Не надо, — руки Джефферсона замерли у меня на спине, перестав поглаживать. — Не объясняй. И не смей его жалеть. — Голос звучит твердо и жестко. Еще чуть-чуть и зарычит.

— Но ведь…

— И ты ни в чем не виновата, зануда, — его руки снова принялись меня гладить, успокаивая и возвращая относительное душевное равновесие. Теплые-теплые руки, большие. И очень медленные поглаживания, заставляющие расслабляться, распрямляться смотанные нервы. Слезы так и не случились — хорошо. Даже больше чем просто хорошо. Только в душ хочется, потому что прикосновения Джереми все еще на коже, его запах все еще на коже и во рту, а мне не хочется их чувствовать.

Реми был груб. Совершенно сознательно груб, словно специально хотел оставить на мне свои следы. Следы пальцев и клыков.

Господи, я ведь в какой-то момент действительно была готова, хотела, чтобы он меня укусил, пометил.

— Эмили в чем дело? — Марк заметил, как напряглось тело, как сжались под его толстовкой руки.

— Ничего, — помотала головой. — В душ очень хочу.

Джефферсон поднялся вместе со мной, на пол опустил меня только в ванной.

— Я буду на кухне, Эм, — проговорил тихо, подтолкнув меня в спину.

Я все еще избегала смотреть ему в глаза, поэтому молча кивнула, дождалась, пока он выйдет, и содрала с себя белье и футболку, чуть не разодрав их на куски. Выкину к чертовой матери, чтобы не видеть. Казалось, что запах и движения Джереми впитались в одежду, что от одежды разит.

Отстойное утро.

Когда я вышла, Марк накрывал на стол: тосты, маффины и шоколадные хлопья с молоком. Пакеты, которые принес Джереми, валялись в мусорной корзине. Кухня залита солнцем, следов крови нигде нет, окна — нараспашку, и слегка стучит о подоконник набалдашник от римских штор. Пахнет свежим кофе.

Желудок заурчал, давая о себе знать, а в голове вдруг промелькнула мысль, что совместные завтраки становятся традицией. Если подумать, то с момента приезда я ни разу не завтракала сама.