Чужая земля - Игорь Пресняков (2005)

– Вам, иностранцам, наверное, трудно предположить, как сложилась судьба видного партийца, героя гражданской войны, заслуженного политического деятеля… Кирилл Петрович действительно с 1926 года был членом ЦК и коллегии ОГПУ. В 1936-м воевал в Испании, командовал интернациональной бригадой. В общем, был заслуженным во всех отношениях человеком. А потом стал врагом народа. Все как положено!

Рябинин нахмурился:

– Значит, Кирилл Петрович был осужден?

Меллер снисходительно усмехнулся:

– Такие, как Черногоров, комиссар госбезопасности первого ранга, – лагерей не получали; им, дружище, пулю вкатывали прямо там, на Лубянке. Лишь два года назад стало известно о посмертной реабилитации Кирилла Петровича.

– Ну, а ты? – быстро сменил тему Рябинин. – Тоже досталось?

– Да, как и всему народу, – пожал плечами Меллер. – В двадцать девятом окончил институт, стал работать оператором, режиссером. Болтался по стройкам первых пятилеток, снимал ударников, рекорды, субботники…

В тридцать девятом получил десять лет лагерей. Отсидел два с половиной. Повезло. Моим соседом по бараку был видный армейский чин, впоследствии – маршал. Когда после начала войны значимых военных стали освобождать, он, вновь почувствовав силу, вступился за меня. Вытащил из лагеря, взял в свою армию фронтовым оператором. Всю войну я провел на передовой – снимал, снимал и снимал; без отдыха, в боях, в походах, на привалах, в медсанбатах… Два ранения получил, орден…

После войны думал: все! Наконец-то жизнь наладилась! Студию получил, полнометражные документальные фильмы начал снимать… В пятьдесят первом снова взяли. Снова – десять. Прошел весь ад по новому кругу: и бунты фронтовиков с расстрелами, и сучьи войны с кровавой резней налево и направо… А реабилитировали вчистую лишь в пятьдесят седьмом. Вместе со свободой получил ревматизм, болезни почек и сердца. Целый букет! Или «лагерный приварок», как шутит один мой приятель.

Рябинин смотрел на бледно-желтое, иссохшее лицо и лысый череп Меллера, ловил взгляд грустных настороженных глаз и вспоминал былого Наума. «А ведь ему и шестидесяти нет! – вспомнил Андрей Николаевич. – Хотя, при таком букете болезней, он еще неплохо держится, молодцом».

– А как семья? Жена? Кто она, ежели не секрет? – поинтересовался Рябинин.

– Ну, вы – старые знакомцы! – рассмеялся Меллер. – Приеду, расскажу ей, кого здесь встретил – не поверит.

– Неужели… Виракова?! – охнул Рябинин.

– Она самая, Надежда Дормидонтовна, – кивнул Меллер. – По окончании института перетащил ее в Москву (она к тому времени закончила рабфак). Поженились. Затем Надя поступила в текстильный институт. Трудилась по специальности, родила Сашку в тридцать шестом, опять училась… Она в общем-то целеустремленная, упорная…

– Помню, помню, – улыбнулся Рябинин.

– …Дослужилась до главного технолога крупной фабрики; год как на пенсии; завела огород. Тебя, кстати, часто поминает.

– Расскажи мне еще о наших! – В глазах Рябинина засветился молодой задор.

Меллер широко улыбнулся:

– У меня от нашей встречи и воспоминаний даже на сердце полегчало!

Он взглянул на фотографию:

– Решетилова Наташа отбыла с отцом два года в ссылке, вернулась в театр, работала несколько лет, затем уехала в соседнюю губернию. Слышал я, что она возвращалась в город лишь на похороны Александр Никаноровича, где-то в тридцать пятом. Потом ее посадили по пятьдесят восьмой.

Освободившись, уже после войны, Наташа работала в Ташкенте, Душанбе, Фрунзе. Дошла до худрука театра. Недавно видел ее на гастролях в Москве. Худая, стрижка короткая, как у зечки, одни глаза горят, и все курит, курит… Крепкая она все же баба оказалась, ничто ее не сломило.

– Семья, дети?