У нас есть мы - Горюнова Ирина Стояновна (2013)

Чтобы избавиться от навязчивого ухажера, я стала приглашать к себе гостей. Их количество росло в геометрической прогрессии, и они, как тараканы, постепенно покрыли все пространство нашей довольно большой двухкомнатной квартиры в центре города. Не помню, сколько я тогда пила, с кем спала, – все это было в сюрреалистическом дурмане, в мути сигаретного дыма, отравляющего отведенные для дыхания кубометры воздуха. В один из дней моя бабушка собралась с силами и всех оттуда выгнала, а я, рыдая, призналась в произошедшем. Естественно, она тут же бросилась звонить маме с требованием вернуться и «спасать дочь», а также «проклясть вероломного любовника», на что мама ответила, что верит ему, а я, дескать, сама его соблазнила и поделом мне, а у нее дочери вообще нет, раз я такая хамка – еще и кавалеров у нее уводить смею.

Ты знаешь, Максим, что ощущает человек, когда его предает бог? Не человек, не любовница или муж – а именно бог? Ты можешь себе это представить хоть на один-единственный миг? Хоть приблизительно?

* * *

Потом я уехала учиться в другой город: мне хотелось полностью сменить обстановку, остаться одной и научиться жить без бога в измученной полумертвой душе. Между вступительными экзаменами я сделала аборт, идя с одного экзамена на другой с дикими болями и практически истекая кровью оттого, что операцию сделали плохо, не выскребли до конца кусок плаценты, пуповину, прикрепленную к матке, что вызывало почти родовые боли. Стиснув зубы, я отвечала на вопросы экзаменаторов и поступила, к своему удивлению, сдав все на «отлично». Жесткие тиски больницы, искалечившей мое нутро, тогда отпустили меня ненадолго восвояси, оставив после себя в памяти жестяной звук падающих в миску металлических скальпелей, скребков и прочих инструментов и еще запах нашатыря, вполне естественный, потому как в провинциальной больнице не посчитали нужным тратиться на общий наркоз и ограничились вкалыванием обычного новокаина. На их языке это называлось «чистка». Меня «почистили», и я, наверное, могла считать себя с этого момента чистой, буквально непорочной или непорченой… до очередного «лукавого момента».

* * *

Лет десять назад, разбирая завалы покрытых вековой пылью антресолей, я наткнулась на старую катушечную запись, где я тоненьким голоском читаю стихи «Колокольчики мои, цветики степные…». Я даже вспомнила, как стояла перед огромной лакированной бандурой на ножках… там еще было радио, кроме катушечного магнитофона с бобинной лентой. И мама с папой, такие счастливые, гладили меня по голове и заразительно смеялись. Куда все ушло? Где и когда появилась та трещина, которая привела их к разрыву, – к тому, что каждый пошел своим путем, малодушно оставив другого? Я смотрю на детские фотографии, на то, как родители держат меня за руки, а я висну на них и радостно перепрыгиваю через лужи. С какого момента в нашу семью пришло то самое Горе-Злосчастье, описываемое в русских народных сказках?

Воспоминания перемежаются, расплываются и возвращаются хорошо забытым счастьем и незабываемой болью. Когда мне говорят, что любой опыт для чего-нибудь нужен, я задумываюсь: а так ли это? Вот моя бабушка в шестнадцать лет ушла на фронт, ее отца расстреляли по нелепому доносу свои же, русские, она переболела брюшным и сыпным тифом, пока работала в госпитале санитаркой, а потом потеряла возлюбленного… Для чего ей нужен был этот опыт? Для чего нужен опыт матери, рождающей дауна? Для чего… Неужели во всем этом есть какой-то «высший смысл»? Неужели?..