У нас есть мы - Горюнова Ирина Стояновна (2013)

Ты так прекрасна, возлюбленная моя. Я люблю смотреть на твое обнаженное загорелое тело, прячущееся в белоснежных простынях. Какой скульптор вылепил подобную статуэтку, не хрупкую и женственную в богемной своей белизне, но скорее гуттаперчевую и гибкую первобытно-сексуальной мощью цыганской вольной природы? Несмотря на твоих предков, о которых ты говорила как о простых людях рабочей закваски, в тебе нет ни капли кухонно-пролетарской вырубленности черт лица и тела, этакой скабрезности провинциального аромата тел девочек, приезжающих в столицу, чтобы найти там свое персональное неземное счастье. Мои губы любят путешествовать по твоему телу, теплым дыханием согревая – миллиметр за миллиметром – обнаженную кожу, чувствовать ответную дрожь, зарождающуюся снаружи и передающуюся в самый центр твоей плоти. Ты упрямо шепчешь, что ты самурай, а самураи не кончают, и подминаешь меня под себя с тем, чтобы еще раз доказать свою власть, но наши тела сплавляются воедино, как кипящая сталь, и становится совершенно неважным, чья дрожь зажигает изначальную искру, и сумасшедший ритм движений сплетенных тел, отдающихся друг другу так, словно это последний день перед апокалипсисом, несет нас в совершенно иные измерения – туда, где нет боли, ревности, обид и незалеченных ран. Постель – единственное место, где мы с тобой не ссорились. Стоило нам выбраться на пляж, или пойти на какую-нибудь богемную тусовку, или просто пойти гулять на набережную, как тебе тут же приходило в голову выяснить, почему я не отношусь к каким-либо вещам так же, как и ты, и наши разговоры превращались в ругань и борьбу самолюбий, когда никто уже не может уступить другому, и мы, как крутолобые бараны, топтались на ветхом мостике, пытаясь перебороть один другого.

* * *

Когда мы еще только ехали в старом дребезжащем вагоне в Феодосию, нам сказочно повезло – мы оказались в купе одни, никем не тревожимые, впервые за долгое время – наедине, и только вечерний свет уходящего дня настырно лез за салфеточные занавески, подглядывая интимные моменты наших объятий.

За окном мелькали дома, домики, холмы и рощи, опустевшие и порыжелые поля, и я думала о том, что как странно ехать вот так и видеть, что везде, повсюду творится своя жизнь, за каждым из этих окон, и даже у пасущейся рядом с железнодорожными путями коровы или козы, привязанной к хлипкому колышку, есть хозяева, которые как-то пытаются выжить, а потом ругаются или, наоборот, мирно пьют самогон с соседями, плодят детей – и все это тоже жизнь, и естественный отбор в природе все же дает сбой, порождая самые разные отклонения да каких-то маленьких человечков, затерявшихся в этом безбрежном океане полей русской ли, украинской ли земли. Чем гуще становились сумерки и размывались контуры проплывающего пейзажа, скрывая нищету и разруху, давно уже не стыдную, а такую привычную и родную, и предвечный холод ночи заявлял свои права на все живое, пряча свою ухмылку, как не ведающий пощады тяжеловес на ринге перед более слабым противником, – тем сильнее ты прижималась ко мне, и в этом грязноватом купе было столько уюта и тепла, шедшего от нас обеих, что хотелось ехать и ехать, все равно куда, лишь бы с тобой, рядом, лишь бы тянулись эти сказочные минуты – как можно дольше и бесконечнее…

Мы неистово любили друг друга на узкой полке под дребезжащий стук колес, под эту странную ритмичную музыку железнодорожных шпал, и в этом была полная, абсолютная искренность и жгучая, хотя и призрачная красота. Прядь твоих волос касалась моей щеки, и безграничность слаженности, спаянности тел казалась самым прекрасным, что только может существовать. Да так оно и было… в тот момент.

* * *