— А что, должен? — рассмеялся он. — Я просто рядом живу. Кстати, вы так ни разу и не позвонили, Саша. А у меня презентация книги намечается в эту пятницу. Приходите. Одна или с Тэйлор Джонсон.

— Спасибо, но мой жених должен приехать, и скорее всего я не смогу.

— Очень жаль. — Он томно вздохнул, покопался в карманах и нашёл листовку. — Вот. Всё-таки приходите!

— Не могу обещать, но спасибо, Том, — вежливо кивнула я.

— Вы удивительная, Саша! — пробормотал Лебовски. — Крошечная и лёгкая, как воробышек. И неприступная, как скала. Букеты, такой пустячок, и то возвращаете… Может, вы удостоите меня всего лишь получасом вашего времени — попьём кофе вот тут, прямо возле дома, по-дружески и без изысков?

— Простите, нет.

Том покачал головой.

— Увы. Если бы я был художником, я бы непременно хотел написать вас.

— Художнику бы тоже не повезло, — улыбнулась я. — И дело не в вас, Том. Правда! Хорошего вам дня!

— И вам, удивительная Саша!

Я развернулась на уже почищенном от снега тротуаре и пошла к подъезду, а он, кажется, так и остался стоять и смотреть мне в спину. Мне было немного неловко. Мне всегда неловко отказывать людям, но неловкость компенсировало стойкое чувство, что я поступаю правильно. И в голове снова пронеслись мысли о Джеке, будто моя верность даже в такой мелочи как выпить кофе с другим мужчиной может что-то значить. Наверное, это и есть надёжный тыл, когда не позволяют себе даже подобные мелочи. В памяти всплыло из Онегина, выученное назубок в девятом классе: «Но я другому отдана, и буду век ему верна!» Да, только так, и никак иначе.

* * *

Днём позвонил Джек не со своего номера и сказал:

— Детка, тут навернулась вышка мобильной связи, не волнуйся, если пропаду ненадолго. Со мной всё в порядке.

Вид у него при этом был совершенно измочаленный. И поговорить не удалось, связь прервалась. Не волноваться не получилось, я глянула на новости в Венесуэле, там по-прежнему протестовали. Не в состоянии сидеть дома одна, я позвонила Тэйлор.

— Приезжай ко мне, — нараспев сказала британка, — я немного не в настроении куда-либо идти.

И я поехала. Джонсоны жили не в небоскрёбе, а в двухэтажном особняке конца девятнадцатого века. Латиноамериканка средних лет в форменном платье и переднике пропустила меня вовнутрь и провела в холл.

— Миссис Джонсон ждёт вас наверху. Она… кхм… не хочет вставать с кровати. Третья дверь по коридору, — в голосе горничной звучало недовольство.

Я удивилась и пошла по лестнице. Несмотря на идеальный порядок вокруг, меня не покидало лёгкое ощущение хаоса и пахло как-то… не очень. Что ж, все живут по-разному. Первая дверь была приоткрыта, и я не успела пройти мимо, как услышала мужской голос. Видимо, говорил по телефону:

— Положение Рэндалла очень шаткое. Если не справится с венесуэльским кризисом, он наверняка вылетит из совета директоров, да и акции на другие его предприятия обвалятся. А там, скажу я тебе, всё плохо. Но ты знаешь Рэндалла, этот латинос никого не хочет слушать! Ему сотню раз говорили, даже Рупперт: женитьба на русской в данной политической ситуации выбьет кресло из-под твоей задницы. Разве он кого-нибудь послушал?

Сердце моё забилось отчаянно. Руки заледенели. И я замерла, не зная, что делать дальше, но вдруг третья дверь открылась, и в коридор вышла Тэйлор, босиком, в накинутом небрежно халате на почти прозрачную ночную рубашку. Её волосы были всклокочены, по лицу бродила странная улыбка, издалека запахло алкоголем.

— Саша, милая, ты пришла?… А мне так одиноко!

* * *