Красные камни - Владислав Савин (2019)

– …подданного Австро-Венгерской империи и одного из организаторов проавстрийского «легиона сечевых стрельцов», как было написано в обвинительном заключении 1914 года, – подхватываю я, – ладно, про шпионаж в пользу оной империи, опускаю, это кровавые палачи самодержавия могли и придумать. Вернувшись в Киев уже после Февраля 1917-го, гражданин Грушевский (ну не надо морщиться, Иван Никифорович, я гражданина Российской республики имею в виду) заявлял, что целью своей деятельности видит формирование украинской государственности и украинского национального сознания – то есть признавая, что на тот момент таковых не было. Был избран главой Центральной Рады, единственными запомнившимися деяниями которой были договор с Германией о капитуляции и оккупации украинской территории и кровавое подавление большевистского восстания в Киеве в январе 1918 года. После чего, свергнутый Скоропадским, бежал в Вену и пребывал там до 1924 года, когда попросил дозволения вернуться в СССР. Получил кафедру профессора истории в Киевском университете, избран академиком АН СССР, в тридцать первом арестовывался, но быстро освобожден, умер своей смертью на курорте в Кисловодске в 1934-м. Я ничего не перепутала, Иван Никифорович?

Ректор качает головой. Не понимая, к чему я клоню.

– Теперь к гражданину Штеппе перейдем, раз уж о нем речь, – продолжаю я, – офицер армии Врангеля, не подвергшийся за это никаким репрессиям, затем советский профессор, докторская диссертация по истории европейской культуры. В войну, когда советские люди сражались с германским фашизмом не жалея себя, гражданин Штеппа в оккупированном Киеве не только редактировал поганый листок, но и писал псевдонаучные статейки о вреде еврейской расы, удостоенные благодарности немцев. При отступлении фашистских войск с Украины бежал с ними и был задержан СМЕРШ уже в Германии, причем при попытке удрать дальше на запад. Абсолютно никаких свидетельств о его «помощи партизанам и подпольщикам», о чем пишет ваша университетская газета, не найдено – зато есть сведения о его причастности к событиям в Бабьем Яре, касаемо пропагандистского обеспечения, когда он убеждал киевских евреев не прятаться, не бежать, ничего не бояться. И вы, Иван Никифорович, считаете такого человека достойным примером для советской молодежи?

Мне интересно, как ректор выпутается? Прояснить для себя его мировоззрение – да и просто поставить на место.

– Ну, дорогая Анна Петровна, – произнес он наконец, после паузы, – однако же если наша советская власть и правосудие сочли, что Константин Феодосьевич может занять место среди преподавательского корпуса нашего университета, кто мы такие, чтобы решения высших инстанций сомнению подвергать? Я так понимаю, что это приказ свыше? Раз мне сам Алексей Федорович звонил.

– Именно так, – говорю я, – ну а я в данном случае лицо совершенно постороннее, которому просто интересно будет послушать. Не смею вас больше задерживать, Иван Никифорович, позвольте откланяться.

Встаю, иду к двери. В последний момент резко оборачиваюсь – интересно, с каким выражением товарищ Куколь мне в спину смотрит? Ненависть, досада, раздражение – я бы не удивилась.

Но это был страх, даже животный ужас. Хотя я всего лишь мгновение успела поймать, до того как Иван Никифорович поспешно глаза опустил. Смотрел он на меня – как на явившуюся к нему смерть с косой. С чего бы? Чем для него может быть опасна скромный администратор Ялтинской киностудии Шевченко Анна Петровна?