Красные камни - Владислав Савин (2019)

Я злая сейчас. Очень злая. На эту соплюху – даже больше, чем на Лиду Чуковскую: ведь та все же наших никого убить не успела. И оттого хочу даже не информацию с нее получить (ну что она может знать), а морально растоптать ее в полную грязь. Чтобы она сама себя не Софьей Перовской считала, а последним дерьмом. За смерть хорошей девушки Маши сполна ответишь – уже если предотвратить мы не смогли, то отомстить сумеем! Ведь Маша погибла из-за моей доброты (хотя никому я о том не скажу). Если бы мы, сразу после Линника, похватали бы всех его «птенцов», о ком нам было известно. Не разбираясь степенью вины – кто не замарался, после отпустим. Но захотелось быть добренькой, ведь это наши, советские ребята, пусть и заблуждающиеся, – но родись они на двенадцать лет старше, могли со мной вместе, сначала в Школу, затем немцам в тыл, и многие бы не вернулись. Думала, без вождя оставшись, будут тихо сидеть, ну а мы их вызывать, увещевать, и для нашего советского общества спасать (ну, кроме совсем уж безнадежных). И ведь Валя предлагал – а я «добро» не дала. Ошиблась!

А эта молчит в ответ. Сжалась, как в кокон – не слушаю, не хочу слышать. Наверное, это японцы называют «дзен»? Ничего, сейчас ты меня услышишь!

– Так когда, где и какими словами гражданин Куколь Иван Никифорович подговаривал тебя совершить покушение? Это какой же надо быть сволочью, мразью – чтобы, самому не решившись, посылать на смерть свою дочь? И не надо врать, что «решила сама». Если только что призналась, что якобы Сергей Степанович такого не велел. Тогда кто?

Молчит. Но на меня смотрит, набросится или нет? Придется тогда ей руку сломать – разговор наш еще не закончен, чтоб тебя конвойные уводили за нападение в карцер и после «отбивочной». Что решишь – кого сдавать, папу или любимого учителя? А ведь придется, даже молчанием своим!

– Папа не знал! – решилась наконец. – Мы действительно сами. Как «Молодая гвардия» в Краснодоне – это вы можете понять? Или вам все по приказу свыше?

Язык развязала? А ведь говорил мне герр Рудински, если арестованный со следователем заговорил, это уже процесс пошел. Будешь пытаться меня по-человечески в чем то убедить? Давай – а я тебе подыграю. Не показывая, что для меня ты уже не человек, а тварь!

– Понять могу. Потому что когда была такой, как ты, то сначала улыбалась немцам, а после их убивала. Оккупированный Минск, год сорок второй. Вот только даже когда мы не получали приказов и директив с большой земли, мы все равно считали себя ее частью – и поступали как нам коммунистическая совесть подсказывала, одобрили бы это в Москве или нет. А вы – в мирное время, на советской территории, вообразили себя идущими против советской власти. Это как бы на войне, с фашистами сражаясь, решили бы вдруг, что ваш командир не туда ведет, и стали бы ему в спину стрелять. Что за такое положено, по законам военного времени? Если ваш Сергей Степанович решил, что ему и товарищ Сталин не указ – он сам лучше понимает, каким должен быть коммунизм?

– Мы верили! Мы хотели как лучше!

– И фашистская сволочь, предатели Родины, тоже хотели, представь себе! – усмехаюсь я. – Как лучше, в их понимании. Знала я одну мразь (вспоминаю Веру Пирожкову), кто так же искренне верила, что «Россия без большевиков и с высокой немецкой культурой». А еще она подрабатывала в немецкой комендатуре, исполняя приговоры – по десять марок за казнь, сами фрицы этой грязной работой брезговали, когда можно было найти таких… За что и получила по закону. Ведь верить и даже говорить – не грех. Если бы ты ничего не сделала – ну, вызвали бы вас, поругали и отпустили (кроме тех, кто в убийствах виновен – но о том сейчас не скажу). Вот только тех, кто на нас руку поднимет, мы не прощаем. Ответишь по всей строгости закона. И не только ты одна!