Союз нерушимый - Владислав Савин (2015)

— Анка, ты что? — удивляется Смоленцев — бандеровцы, наверное, половину райотделов и военкоматов уже захватили! Или возьмут к вечеру. И не боишься, что бандеры толпой прибегут, кто сообразит вовремя перекраситься?

— А куда тогда? — спрашиваю я — где наши держатся еще? Дай список. А насчет "перекраситься", так это уже циркуляром можно указать. Чтобы сомнительных изолировали — а в строй лишь местных, кого знают. Или, считаешь, вычеркнуть вообще?

— Оставь — машет рукой Юрка — местные, они и город и людей хорошо знают, так что армии будет помощь. А технические детали продумаем еще. Дальше?

Населению же настоятельно рекомендуется оставаться дома. Запереть ворота, двери, окна, и не впускать подозрительных незнакомых людей. При начале боевых действий укрыться в подполе, погребе, подвале, во внутренних помещениях подальше от окон. Или же в бомбоубежищах, под руководством домового комитета.

Сообщать в органы милиции, или же, командованию ближайшей воинской части, об укрывающихся бандитах.

Помните, что советский закон сурово наказывает за соучастие в попытке свержение Советской Власти.

— Тут еще можно что-то вставить, "удержите родных и близких от глупостей — коль не хотите сами после вдовами и сиротами быть, или ждать главу семьи двадцать пять лет" — заметил Юрка — как бы это вписать? А в общем, хорошо получилось, Анка! Неплохо бы еще фотографии Кука вставить, и кого еще у нас есть — товарищей из НКГБ запросить, если дадут добро. Ну что, поехали — сначала на утверждение расширенному составу нашего штаба, доработать с учетом замечаний, и гнать на Институтскую! Ой, что после в Киеве начнется — когда народ поймет, кто их дурачил?

Мне не смешно. В городе сейчас, пожалуй что анархия, а не прямо бандеровская власть. Так что есть все шансы успешно отпечатать тираж, и развести по точкам. А после, когда Кук поймет — распространителей и расклейщиков будут просто убивать на месте. И тогда не будет уже смысла в маскировке — в Киеве начнется открытый бандеровский террор. Но лишние с улиц уберутся — и только бы ночь, и день продержаться, пока Красная Армия порядок наведет!

Из протокола допроса.

Гражданин начальник, я не предатель! При немцах не полицаем был, и упаси боже, не карателем, а лишь писарем в управе. И нашим помогал, подполью, весной сорок третьего. У меня даже бумага была, подписанная товарищем Облаченко, командиром партизан, что я за наших, честно! Вот только затерялась она — а дружбан мой прежний, Петруха Головань, на меня показания дал, меня и загребли.

В "ноль три-двадцать семь"[52] я в изоляторе сидел. Думал разберутся, выпустят — а тут эти пришли! Спросили, хочешь с нами, или дальше в кутузке сидеть — я и не понял сначала, что это бандеры, они же "за народ, за справедливость" поначалу кричали, и флаги красные! Свобода, ну и захотел, как говорят, на подножку вскочить!

А меня, как пострадавшего от Советской Власти, сразу в оборот — вот тебе винтарь, и теперь ты рядовой второй сотни четыреста сорок четвертого куреня, друже подхорунжего слушать во всем, за неподчинение расстрел! И никуда уже не деться — делай, что велят! Остальных освобожденных тоже в строй распихали, кого куда. Гражданин начальник, я ничего не сделал, ни в кого не стрелял, лишь бегал со всеми, со зброей! И мне горилки поднесли, задарма, так что не помню я толком почти ничего!

А в день второй, когда наши, советские, агитацию вели, листовки расклеили по всему Киеву, и с самолетов разбросали — пан сотник и хорунжие ругались страшно, отбирали и пистолетами грозили. Но шила в мешке не утаишь — все равно читали, и пересказывали. И еще репродукторы уличные орут — тут пан сотник со злости приказал в них стрелять. И бить в ответ тех, кто на улице спросит — так это правда, вы за фашистов? Нет, не убивали — лишь кулаками, сапогами, прикладами, вроде никого до смерти не убили.