Союз нерушимый - Владислав Савин (2015)

— Так пусть ждут, мы что, обещали им конкретный срок? А если он так и не наступит и их там всех перебьют, мы-то тут при чем?

— Что ж, пусть гордятся, что отдают свои никчемные жизни за свободу и демократию. А мы не придем — нам, мой дорогой Бэзил, я думаю, вообще не нужна война со сколько-нибудь сильным противником. Не только в ближайшие годы — но, я надеюсь, навсегда.

— Уточните, Уинстон. Вот чего в вас не было раньше, так это пацифизма!

— Это не пацифизм, Бэзил. А трезвый политический взгляд, и жизненный опыт, уже на склоне лет. В мои годы поневоле станешь философом. Вы, лучший военный историк и аналитик Империи, неужели никогда не пробовали задумываться над проблемой мира и войны вообще? Для начала — согласны ли вы, что война, это одно из естественных занятий человека? Поскольку, как в экономике будут кризисы, так и в политике, неразрешимые столкновения интересов? И с этим ничего не поделать — что бы ни говорили мечтатели о "вечном мире", это всего лишь, недостижимый идеал!

— Не возражаю. Поскольку альтернатива войне — договор. Который по сути своей является компромиссом, основанным на балансе сил. А так как этот баланс меняется, то со временем какая-то из сторон почувствует себя обделенной. И что важнее, достаточно сильной, чтобы исправить несправедливость.

— Далее. Войны со временем становятся качественно иными. Технически все более разрушительными — это очевидно. Вовлекающими в себя уже не только армии, но всю нацию, по причине индустриального хозяйства. Причем частью этого вовлечения становится пропаганда — когда враг в глазах своего населения приобретает черты исчадия ада. Что делает войну еще более ожесточенной и непримиримой. Еще одна особенность — войны расширяют свое пространство. Империя, над которой не заходит солнце — но ведь и у других наций есть теперь свои интересы в самых удаленных местах мира, и в итоге, земной шар становится тесным! Фашода в 1898 году не привела к большой англо-французской войне потому, что в мире еще оставались неподеленные территории и можно было разойтись полюбовно. Теперь же этого нет. И вернемся к пропаганде с идеологией — в прошлой Великой Войне нашим врагом были все же люди нашей цивилизации, с близкими христианскими ценностями. А в этой — наружу полезло что-то жуткое, и мне страшно заглянуть в бездну сознания, в котором такое родилось — мне страшно, вы понимаете, Бэзил? А теперь я хотел бы вас спросить — можете вы, один из величайших военных умов Империи, представить Третью Великую Войну, которая, если все мои рассуждения истинны, неизбежно разразится, и скорее рано, чем поздно — через двадцать, тридцать, пятьдесят лет? Если она превзойдет эту точно так же, как эта — ту, прошлую? Даже если не удастся реализовать фантазии Уэллса и изобрести "атомные" бомбы и снаряды[60].

— Чисто технически — могу представить. Наверняка появятся новые пороха, взрывчатка, горючее. Станет возможным из пушек, стоящих в Портсмуте, обстреливать Нью-Йорк — и снаряды будут в разы мощнее, тот трехдюймовый как современный в шестнадцать дюймов. Как следствие, не одна линия фронта, но вся территория становится "лунным пейзажем", весь тыл для своего выживания должен зарыться под землю, как метро — заводы, фермы, железные дороги. Возможно, боевыми единицами станут громадные самодвижущиеся крепости, хорошо защищенные и вооруженные, могущие плавать, летать, ползать по земле. И абордажная пехота, по крайней мере, для штурма тыловых подземных объектов. И это будет война на измор, и промышленности — чтобы, образно говоря, когда враг стрелял последним снарядом, мы бы еще отвечали предпоследним — и всего общества, когда мужчины ценны лишь как солдаты и рабочие, а женщины, как матери солдат и рабочих.